Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского

– Мне и вправду известно несколько больше, чем другим, – молвила она. – Я единственная, с кем графиня де Гаше была откровенна в последние месяцы своей жизни. Её историю знают и в Петербурге, и в Европе. Полвека назад она звалась графиней де Ламотт; её полагают интриганкой, которая воспользовалась доверием кардинала Страсбургского, обманула королеву и завладела драгоценным ожерельем. Что же, она и была интриганкой, великой интриганкой! Но во все времена оставалась единственным другом своей госпожи и защищала Марию-Антуанетту от главного врага – кардинала. Никто, кроме графини, не осмелился противостоять ему. Всё, что совершила она, было сделано во благо королевы. С нею графиня сговорилась вовлечь кардинала в покупку ожерелья, – и деньги от продажи бриллиантов передавала Марии-Антуанетте. Когда кардинала заточили в Бастилию, победа над могущественным врагом сделалась близка. Увы, он оказался слишком изворотливым и сумел добиться ареста графини. Судьи ждали признаний, но ни словом она не выдала свою госпожу. Помните ли вы, что было дальше? – Баронесса оглядела слушателей. – Графиню де Ламотт, ослепительную красавицу и хрупкую женщину, били кнутом посреди площади, на глазах у черни, а когда спина её превратилась в кровавое месиво – выжгли на её нежном плече клеймо воровки. Палач скверно знал своё ремесло и решил, что с первого раза вышло недостаточно хорошо; он снова добела раскалил железо… – Жюльетта зажмурилась, будто почуяв запах горелого мяса своей наставницы и услыхав её страшный крик. – Я видела рубцы на спине графини – там не осталось живого места. Я видела уродливое двойное клеймо на плече… Это чудовищно, господа! Но даже после таких пыток графиня сохранила верность Марии-Антуанетте. Все говорят, что лишь чудом удалось ей бежать из тюрьмы Сальпетриер. Но это благодарная королева подкупила охрану и помогла графине перебраться в Англию… Когда же бедную Марию-Антуанетту казнили, не стало и графини де Ламотт – вместо неё явилась миру графиня де Гаше. Однако верность госпоже своей она сохранила до самой смерти; свидетельством тому – вензель на её надгробии, которое заказала она заблаговременно. Ни герба, ни эпитафии, ни даты, ни имени – всего лишь две литеры: М и А, Мария-Антуанетта…

– К чему вы всё это рассказали? – в недоумении спросил великий князь, и Жюльетта отвечала:

– Андрей Гаврилович Дубровский служил государю Александру Павловичу столь же самоотверженно, как служила королеве графиня де Гаше. День за днём я видела, как служит он верой и правдой, не требуя наград и ничего не страшась. Младший Дубровский наследовал не только ларец, тайна коего мне неизвестна, но и безупречную честь, и беспримерную доблесть отца своего: за это готова я поручиться. Честно и доблестно Владимир Андреевич служит государю Николаю Павловичу. Имея возможность скрыться в Европе с ларцом и его содержимым, он сам явился к вашему высочеству. Когда бы все офицеры были таковы… Ах!

Баронесса умолкла, не в силах совладать с чувствами и платком унимая выступившие слёзы.

– Не плачь, Лили, – ласково молвил Дубровский. – И спасибо тебе на добром слове… Ваше высочество, – обратился он к Михаилу Павловичу, – всего две минуты.

– Ты ведь читал записки графини? – прямо спросил великий князь, когда заплаканные дамы покинули кабинет, и адъютант затворил двери, став снаружи на караул.

– Точно так, – отвечал Дубровский, – читал.

– От начала до конца?

– Точно так.

– И что скажешь?

– Ничего, ваше высочество. Никому и ничего.

– Думаешь, я тебе поверю?

– Как же смогу я что-то сказать, когда уже всё забыл до последнего слова? Не для меня писано.

– Забыл, говоришь… – Михаил Павлович прошёлся взад и вперёд по комнате; звуки шагов его тонули в медвежьих шкурах. – Ожерелье, по-твоему, кому должно достаться?

– Не могу знать. Мы с отцом его только хранили, а хозяйкою была графиня де Гаше. Родных у ней не осталось, а из близких единственная – баронесса фон Крюденер.

– Хитро́ придумано! Она же от тебя без ума. Стало быть, баронесса получит бриллианты, а ты, как сровняется тебе двадцать три, на ней женишься и половину себе возьмёшь? Хитро́… Да только вдруг не позволит государь?

В самом деле, офицер мог жениться лишь будучи старше двадцати трёх лет и должен был получить на то высочайшее дозволение. Насупившись, Дубровский сухо отвечал:

– О женитьбе стану я просить, когда Мария Кириловна траур снимет и даст своё согласие. Другой жены мне не надобно.

Великий князь искоса взглянул на Дубровского.

– Что же, подождём, подождём… Ты хотел говорить со мной. О чём?

– Ларец возвращён, и я был бы признателен за ответную любезность, – сказал Дубровский. – Велите не дознаваться, как удалось мне бежать из острога, и не наказывать инвалидов, кои меня упустили: они без того уже страху натерпелись. За сим вручаю свою честь и саму жизнь вашему высочеству.

Время вышло, разговор был окончен; адъютант увёл арестованного Дубровского, а великий князь повертел в руках треуголку, взмахом пальцев распушил на ней султан из длинных белых перьев и хохотнул:

– Султан у ваших ног… Отменный каламбур. Вот шельма!