Русско-японская война и ее влияние на ход истории в XX веке

Несмотря на такое отношение, поражение в Мукденском сражении в сочетании с революционными тенденциями внутри страны вынудили Россию пойти на мирные переговоры. Рузвельт все больше хотел сохранить Россию в игре в Восточной Азии, чтобы заблокировать будущие амбиции Японии, поэтому русский посол в Вашингтоне Артур Кассини (1836–1913) также пытался убедить правительство в Санкт-Петербурге начать переговоры [Мау 1957: 349]. Царь, однако, оставался тверд в своем решении, и у Рузвельта начала развиваться к нему личная враждебность. Он написал государственному секретарю Джону Хею (1838–1905): «Сначала он [царь] был неспособен воевать, теперь он неспособен заключить мир»[199]. Когда японцы во время Цусимского сражения разделались с русским флотом, практически полностью его уничтожив, Рузвельт был шокирован таким грандиозным «событием в мировой истории» [Trani 1969: 56], и это дало ему шанс предложить свое посредничество. Россия больше не представляла для Японии угрозы, в то время как сама Япония была истощена в финансовом и военном плане [Saul 2005: 493]. Японское правительство выступало за проведение прямых переговоров между воюющими сторонами, но дало понять, что любое посредничество возможно только как следствие инициативы Рузвельта [Trani 1969:56]. Переговоры были нужны не только для окончания войны; также решался вопрос «статуса и имиджа двух империй» [Schattenberg 2008:11]. Через посла в Санкт-Петербурге Джорджа фон Ленгерке Мейера (1858–1918) Рузвельт установил прямой контакт с царем во время переговоров в Портсмуте, чтобы при необходимости иметь возможность надавить на самодержца [Saul 2005: 488; Trani 1969: 57–58]. Президент США также дал понять, что делегаты должны быть полномочными представителями, имеющими право заключить мир и при необходимости составить договор[200].

В ходе организации мирной конференции возникло несколько проблем, и президент, по выражению Юджина П. Трани, «напоминал циркового жонглера» [Trani 1969: 62]. Прежде всего надо было найти место для переговоров. Россия предлагала Гаагу, а Япония – Вашингтон. Но в Вашингтоне летом слишком жарко, поэтому предпочтение было отдано расположенному севернее Портсмуту в штате Нью-Гэмпшир[201]. Еще одной проблемой стало определение состава делегаций, поскольку японцы отказывались называть имена своих делегатов раньше, чем Россия, так как отправляемые на переговоры должностные лица должны были быть равны по статусу [Trani 1969: 70–73]. У царского правительства возникли трудности с выбором главного делегата, в частности потому, что Николай II не хотел отправлять Витте[202]. Другие кандидаты были недоступны, и когда дипломаты, которым он отдавал предпочтение, отказались от задачи возглавить мирные переговоры со стороны России, царю ничего не оставалось, как послать Витте в сопровождении нескольких специалистов [Лукоянов 2007: 20; Trani 1969: 74–75]. Витте приписывают следующие слова о его назначении: «…когда нужно чистить канавы, так посылают Витте, а когда предстоит работа почище или полегче, то всегда находятся другие охотники» [Коковцов 1933: 73]. Однако выбор его кандидатуры, возможно, был единственным правильным решением Николая за всю войну.

Российский уполномоченный разработал стратегию для поддержания сильной позиции во время переговоров в Портсмуте. Он должен был:

1) не показывать желания заключить мир;

2) держать себя так, как подобает представителю России, то есть представителю величайшей империи, поражения которой стали следствием исключительно неудачи;

3) держать себя предупредительно к американской прессе;

4) убедить американское общественное мнение в добрых намерениях России;

5) показать доброжелательное отношение к евреям [Лукоянов 2007: 23][203].

Во время путешествия по США Витте старался вести себя предельно дружелюбно по отношению к простым людям, чтобы показать себя демократичным и либеральным человеком, что очень помогло ему завоевать поддержку общественного мнения и американской прессы [Витте 1924: 341]. Он открыто общался с журналистами и газетчиками, что очень не нравилось японской делегации[204]. Витте был человеком, который сам пробился в высшие круги, поэтому его жестикуляция и эмоциональная речь делали его в России изгоем. В США начала XX века именно за такое отношение к людям он показался обществу более человечным и больше понравился американцам, чем его японский коллега Комура, который в сравнении с ним выглядел слишком отстраненным и серьезным. Вокруг русского дипломата всегда крутились журналисты [Schattenberg2008:15–17]. Комура изучал право в США вместе с Рузвельтом и, наоборот, казался классическим дипломатом до кончиков ногтей, наглядно демонстрирующим западные дипломатические привычки. Он очень хотел сохранить в тайне то, что обсуждается на переговорах, но общественности США это не нравилось [Schattenberg 2008: 18–20].