Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

Сопоставление между собой столь разных отзывов, встречающихся в сочинениях одних и тех же авторов, явно указывает на то, что мы имеем дело не с типичными для средневековья определенными однозначными (позитивными или негативными) оценками соседних народов, а с явлениями иного порядка. Сложность оценки в данном случае проистекает из того, что рассмотренные высказывания представляют собой попытку обобщить и одновременно перенести на Россию результаты длительного исторического общения между польской шляхтой и господствующим классом Великого княжества в ХІV–XVI вв. Действительно, здесь — на территории Литвы, Белоруссии и Украины — польские шляхтичи сталкивались с обществом иным, чем в Польше, поскольку на этих территориях, претерпевших ужасы татарского нашествия, еще сохранялись те формы общественной жизни, характерные для раннего феодализма, которые в Польше отходили уже в прошлое, а в культурной жизни господствовал иной — восточно-христианский тип культуры. Как известно, процесс исторического общения завершился тем, что господствующий класс, а отчасти и городское население Великого княжества стало активно осваивать присущие Польше эпохи Возрождения формы общественной жизни и культуры, включая и связанный с этими формами польский язык. Это обстоятельство не могло не укреплять у польских феодалов чувство особого превосходства своей общественной организации и культуры над аналогичными явлениями в жизни обитателей Восточной Европы — восточных славян и литовцев — и сознание ее особой ценности. Вместе с тем развертывавшийся на Украине и в Белоруссии процесс быстрого освоения этих форм не оставлял места для утверждений о каких-либо естественных, природных недостатках восточных славян по сравнению с поляками, но, наоборот, показывал способность местных феодалов (с точки зрения польского шляхтича) к переходу от несовершенного, «варварского» состояния к совершенному устройству шляхетской «золотой вольности». Поскольку русский народ составлял в представлении польских публицистов одно целое с другими народами Восточной Европы, то ясно, что и ему такая способность также присуща по природе[214] и нужно лишь ознакомить русских феодалов с развитыми формами польской жизни, чтобы снова повторился процесс, проходивший в более ранний период на территории Литвы, Белоруссии и Украины. По характерному утверждению одного из публицистов «как мы потянули за собой литовские державы к нашему языку и к обычаям своим, и к строю, то можно быть уверенным, что если бы мы (к себе на трон. — Б.Ф.) Московского взяли, то без сомнения, все тамошнее варварство с течением времени было бы нами реформировано»[215].

В таком механическом переносе известных явлений с одного объекта на другой заключался крупный политический просчет шляхетских политиков. Они не замечали качественных различий между монархией Ягайлы и Россией XVI в., где именно в это время на смену патримониальному княжеству Рюриковичей пришел возникший на самобытной основе русский вариант сословной монархии со своей сложной общественной структурой, своеобразными историко-правовыми и политическими доктринами. Внешние проявления действий этого нового общественного организма (например, организация сложной системы обороны южных границ) не прошли мимо внимания шляхетских политиков, но никаких выводов из этого не последовало. В целом, Русское государство, в котором, по свидетельству Мычельского, нет даже писаных законов[216], представлялось шляхетским идеологам как примитивное общество, развитие которого им легко удастся направить в нужном направлении. Эта концепция основывалась на предпосылках, не вытекавших из изучения действительности; поэтому и неудивительно, что она оказалась нереальной и практически неосуществимой.

Рассмотренные выше памфлеты составляли лишь небольшую часть появившихся в период первого «бескоролевья» публицистических произведений. Подавляющая их часть была написана людьми, враждебными кандидатуре царя и стремившимися опровергнуть аргументацию его сторонников.

Обращаясь к рассмотрению доводов противников кандидатуры Ивана IV, следует сразу же констатировать отсутствие у подавляющей части авторов каких-либо сомнений, что условия, которые ставят в своих памфлетах польские сторонники царя своему кандидату, будут им приняты и исполнены. Лишь один анонимный публицист — сторонник Габсбургов — полагал, что царь «для нас не оголодил бы в панстве своем собственных сынов, да и они бы того не терпели, чтобы он вотчину у них стал брать и нам давать»[217]. Другие таких сомнений не испытывали и были уверены, что трон Речи Посполитой представляет для правителей соседних стран столь большую ценность, что они примут любые предложенные польско-литовскими феодалами условия. Поэтому их аргументация была направлена прежде всего на доказательство того, что Ивана IV не следует выбирать, даже если он пойдет навстречу польско-литовским предложениям.