Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

14, 15 и 16 сентября. Все эти дни проведены в суете невообразимой. Лишь только 14-го числа разнеслась по Киеву весть о моем назначении, как дом мой не переставал до отъезда наполняться посетителями всех сословий с истинно трогательными изъявлениями сожаления о моем отъезде и сочувственными пожеланиями мне счастья на новом поприще. Мне совершенно неизвестны были причины удаления генерала Гана от командования 13-м корпусом; я недоумевал тоже о поводах к моему назначению: была ли это мысль собственно государя или действовало тут постороннее влияние. Отчего назначение это не последовало раньше, при сформировании корпусов; я бы имел тогда возможность до открытия еще кампании ознакомиться заблаговременно с вверенною мне частью и, особенно, с новыми порядками и реформами в войсках, ряды которых оставил более 15 лет. Несомненно, что, когда составлялись перед войною списки корпусных командиров, имя мое не было включено. Сборы мои к походу были весьма несложны: не было времени обзаводиться всем нужным. Камердинер мой Семен, служивший мне более 10 лет, отказался ехать со мной в армию, а потому я взял с собою отставного унтер-офицера Егорова, заведующего лампами при доме, который заменил мне во все время пребывания в Турции и камердинера, и дворецкого. Имущество мое состояло из двух чемоданов и казачьего седла. К небольшой имеющейся у меня в наличности сумме 500 рублей я занял 1¹/₂ тысячи, а жена моя взялась отправить мне впоследствии все, как нужное для хозяйства моего, так и теплую одежду, с адъютантом моим Миллером, который впоследствии должен был ко мне приехать. С собой решился взять только адъютанта моего Скарятина, и брат Володя должен был доехать со мною до Ясс.

В эти дни получена ответная телеграмма Милютина, где вызываюсь немедленно в армию, не ожидая Черткова, с которым имею встретиться в Кишиневе при проезде и передать все нужное. Я тогда решил до Кишинева взять с собой управляющего моей канцелярией Раевского и заготовить записку о более важных вопросах по управлению краем, на которые летом нужно обратить внимание временного генерал-губернатора и которые мог бы разъяснить ему Раевский, следуя с ним обратно в Киев. Таким образом, все было решено, и отъезд назначен на 17-е число, ввиду настойчивости требовавших меня депеш. Озабоченный положением жены моей и всем тем, что она должна была выстрадать в разлуке со мною и детьми, мы сговорились, чтобы на зиму она переехала в Бухарест, где постоянно могла бы иметь обо мне вести и куда, может быть, могли навещать ее оба наши сыновья[516], находящиеся в армии. Таковы были предположения, которыми старался успокоить я жену и себя, но которым не пришлось осуществиться. Я послал обоим сыновьям письма о своем назначении. Старший, командуя эскадроном в С[анкт]-Петербургском Уланском полку[517], должен был быть уже в пределах Румынии на пути к Дунаю; младший же, гардемарин, с гвардейским экипажем находился в Слободзске, где проездом я располагал с ним видеться. Нельзя умолчать здесь о том отрадном известии, которое волновало меня при мысли, что с обоими единственными сыновьями своими буду стоять в это знаменательное время в одних рядах защитников чести дорогого отечества нашего. С гордостью думал я об этом и молил только Бога, чтобы дать нам случай и возможность честно исполнить долг наш перед государем и Россией. Жена моя тщательно и твердо скрывает мучительное состояние своего сердца. Я очень опасаюсь не столько минуты разлуки, как всего того, что придется ей испытать впоследствии, т. е. тревог и беспокойств от неизвестности, что с нами, и от тех часто распускаемых ложных и преувеличенных слухов из армии. Добрый Голицын, провожающий нас до станции Казатина, где я расстаюсь с женой, обещает после моего отъезда остаться еще несколько дней в Киеве.

17 сентября. Рано утром ездил с женой в Лавру и получил благословение митрополита Филофея[518]. Я особенно уважаю эту достойную личность. Ежели, может быть, как администратор он не соединяет всех нужных качеств, то как человек и пастырь церкви являет собою пример христианских добродетелей. При самой строгой жизни в нем особенно привлекательна его сердечность и простота, и я никогда не забуду того участия и успокоительного влияния, которые он показал мне в тяжком семейном горе моем. В 9 часов в домовой нашей церкви была обедня и затем напутственный молебен, а в 10 мы были уже на вокзале. Здесь собрались как военные, так и гражданские и много посторонних всех сословий Киева. Мне приятно было видеть при этом отсутствие всякой официальности и натяжки, а также убедиться, что пребывание мое в Киеве принесло хотя какую-нибудь долю добра, судя по сочувственным и искренним выражениям всех присутствующих. Я получил несколько образов, которые мне поднесли при пожеланиях успеха и скорого возвращения, как то, так и другое в руках Божиих, лишь бы удалось и на новом поприще быть полезными и честно исполнить свой долг.