Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Июня 14-го, в Зимнице, 12 часов ночи. Начались приготовления к переправе через Дунай; все делается так тихо, что слышно, как муха пролетит. Ночь совсем темная, так что первые рейсы вероятно обойдутся благополучно, а нашему полку назначена переправа третьим рейсом, то есть когда рассветет. Боже мой! Какую душевную пытку я переношу весь нынешний день! Хотя слезы душат, но плакать не смею. Муж страшно грустен, хотя и старается этого не показывать мне… Боже сохрани, если он увидит мои слезы! Они еще больше расстроят его, а ему теперь необходим большой запас спокойствия, чтобы обладать всем присутствием духа в минуты, когда он поведет свой полк в дело. Зашел наш добрый знакомый Туркестанец[558], чтобы проститься: его назначили наблюдать за переправой, для чего он должен первый перебраться на ту сторону и затем опять вернуться сюда, чтобы сообщить полку приказание Радецкого. Поручение рискованное, и даже душа такого твердого человека, как наш Туркестанец, не совсем покойна; прощаясь, он даже прослезился. Как скоро время летит. Вот уже 2 часа утра, а через два начнется наша переправа. С нашего берега видна та сторона, и уже сегодня с утра было заметно, как прибавлялось турок на горах. Вот послышались выстрелы!.. Должно быть, турки заметили наших; вот опять пальба!.. И все чаще, чаще. Муж совершенно бодр; нельзя заметить, что собирается идти в бой. Все приготовления делают, как будто идут в обыкновенный поход, не больше. Но вот настала минута моего прощания с моим дорогим и неизменным другом и мужем… Чего стоило мне сдерживать душившие меня слезы; но я выдержала характер: прощаясь, улыбалась и все уверяла мужа, что он наверно блистательно исполнит свой долг при переправе и вернется цел. Что в эти минуты испытывала моя душа, этого нет сил описать, и, к удивлению моему, я еще имела духу подхрабрить нескольких молодых офицеров и вольноопределяющихся нашего полка, хорошо мне знакомых: они зашли ко мне, простились в полной уверенности, что живы не останутся; я их воодушевила, и они пошли молодцами. Но вот наконец полк двинулся, колышутся его знамена, вижу мужа впереди… Куда девалась моя храбрость, слезы льются без конца; чувствую, что я близка к рыданию…

15 июня, в Зимнице, 9 часов утра. Вот пролетела мимо меня в двух саженях граната; она разом образумила меня и возвратила мне силу и энергию, которых я на время лишилась. Я тотчас же перебралась на другую квартиру, чтобы выйти из-под выстрелов и быть ближе к шатрам нашего лазарета. Тороплюсь в лазарет на работу, приняв предварительно двойную порцию нервных капель. Весь лазарет на ногах и готов принять наших доблестных воинов-страдальцев. Пальба усиливается; видно много дыма на правом берегу Дуная; никто не может мне объяснить, признак ли это победы или неудачи.

11 часов утра. Привезли первых раненых. Боже мой, какой ужасный вид!.. Мясо висит кусками, раны страшные, не могла смотреть равнодушно на все эти виды и судорожные боли наших страдальцев! Нервы одолели, не хватило характера — убежала; но вот везут еще раненых; совесть упрекает меня и заставляет побороть страх; иду, бегу навстречу к носилкам! На этот раз почему-то доктор не пустил меня в палатку, сказав: «Подождите, ваша работа впереди!» Я опять вернулась назад, как вдруг слышу, санитары говорят тревожно между собой о том, что три понтона утонуло с подольцами! Боже! Сердце так и заныло: верно, муж мой был на одном из них; ноги дрожат, руки трясутся; не знаю, у кого бы узнать, кто именно утонул; спешу к разговаривающим, чтоб узнать подробности дела, как вдруг слышу, говорят с другой стороны, что командира Подольского полка, то есть мужа моего, везут тяжело раненного. Я так и зашаталась, но тут подвернулся мой денщик и поддержал, стараясь увести меня домой. Я вырвалась и стремглав, не помня, что делаю, полетела к подъехавшей лазаретной линейке, из которой в это время уже выводили под руки моего мужа, сильно бледного, с судорожным движением лица. Увидев его на ногах, я от радости просто остолбенела, потом зарыдала и бросилась ему на шею; я зарыдала и далее ничего не помню. Муж меня успокоил, сказав, что легко ранен, и просил прежде всего не забыть солдат, его боевых сподвижников, с ним вместе доставленных на перевязочный пункт. Я опомнилась и ожила; я почувствовала новый приток сил.