Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

23 ноября. Приехал муж, чтобы завтра, день моих именин, провести со мной; но кажется, не радостен выйдет наш семейный праздник: по Габрову пронеслась грустная весть, что Сулейман сделал нападение на Елену[596]. Эта весть всех нас взволновала.

24 ноября. Провела день в большой тревоге; вчерашние известия оказались совершенно верными, и генерал Радецкий уже послал стрелковый батальон и Волынский полк в подкрепление к находящимся там двум полкам 9-й дивизии. Ко мне на пирог собрались все доктора и начальник дивизии; разговор шел исключительно о военных действиях.

25 ноября. Грязь и дождь страшные; муж уехал с рассветом и с большим трудом добрался до своей позиции.

26 ноября. Никаких известий ниоткуда; что делается под Еленой, — не знаем; страх и тоска ужасная; болгары носы повесили.

28 ноября. Под Еленой неудача. Получила письмо от брата мужа[597], имевшего несчастие находиться именно в той батарее, которая потеряла четыре орудия: по словам его, батарея была брошена на произвол судьбы и отбивалась сама до последней возможности. С трудом удалось побудить мимо уходивший эскадрон драгун прикрыть батарею, благодаря чему удалось спасти остальные два орудия.

29 ноября. Рано утром была поражена большим движением на улицах: шум, говор; я испугалась, думала, уж верно турки на нас идут; вскочила, чтобы скорей узнать в чем дело, как вдруг вбегает монахиня, с радостным лицом бросается ко мне на шею со словами: «Радуйтесь! Плевна пала!»[598]. Нет слов выразить, как я обрадовалась, точно гора с плеч свалилась; мне показалось, что уже все кончилось, чуть-чуть что не мир заключен, и мы уже возвращаемся в Россию. Сейчас же полетела в свой лазарет поделиться этим счастием со своими пациентами, и действительно, такого удовольствия не приносила еще ни одна победа. Мы все, шипкинцы, чувствовали, что нас как будто выпустили из-под ареста и даровали нам снова свободу и жизнь. Больные почти все стали проситься об отправлении их в транспорт в Тырново, будучи уверены, что мы теперь пойдем вперед. Болгары в соборе, а мы у себя в лазарете отслужили благодарственное молебствие; у всех было так светло на душе, как уже давно не бывало. Поздно вечером получила письмо от мужа, при котором, вместе с известием о падении Плевны, он посылает мне все свои лишние вещи; это навело меня на очень грустные мысли. Напрасно я так рано порадовалась возможности мира: шипкинцам, верно, предстоит еще что-либо опасное и тяжелое; ведь турки без бою не сдадут Шипки, и верно, наши готовятся еще к новому отчаянному бою.

30 ноября. Проработав весь день, я отправилась в театр (любители болгары устроили спектакль в честь падения Плевны). Играли пьесу Нивянка и Святослава, или Освобождение Болгарии русскими 900 лет назад. Актеры весьма плохи, в особенности женский персонал. Во время антракта устроился очень приятный сюрприз: вышел болгарин, произнес на своем языке речь по поводу взятия Плевны и освобождения русским царем Болгарии, а по окончании этого слова все актеры, совместно с публикой, прокричали громкое ура царю, главнокомандующему и Радецкому как защитнику Шипки и Габрова. В это время неожиданно хор военной музыки заиграл наш гимн Боже, Царя храни, что вышло, кстати, торжественно и хорошо.

7 декабря. У нас дождь и грязь невылазная, а на Шипке страшный снежный ураган; солдаты целый день только и делают, что откапываются, а на сторожевых постах люди страшно мерзнут. Каждый день привозят в наш большой госпиталь новые жертвы с отмороженными носами и руками, и все из 24-й дивизии. Ничего нет тяжелее, как видеть этих несчастных! Это совсем не то что раненые: эти хоть как ни страдали, но обладали всегда большою твердостью духа, тогда как ознобленные, наоборот, наводят грусть именно страшным упадком духа.

10 декабря. Сегодня в большой лазарет привезли сто человек с Шипки больных и большею частью с отмороженными ногами, руками и даже ушами. Окончив работу по монастырю и выдав из склада вновь прибывшим белье, теплые вещи и фуфайки, я напоила их всех вином, наделила табаком. Все они грустные, не имеют никакой надежды на выздоровление и считают себя калеками; жалуются на судьбу, говоря, что хоть бы были в деле и были бы страшно ранены, все же было бы им неизмеримо легче, все-таки бы знали, что послужили, а тут ничего не сделали, а в калек превратились. Сегодня нескольким будут ампутировать руки и ноги, потому что так оставить нельзя: неминуема гангрена и, пожалуй, смерть; без слез нельзя их видеть, тем более что утешить нечем.

13 декабря. Мужа опять поставили на гору Св. Николая с тремя батальонами, которые и сменили почти замерзшую 24-ю дивизию. Там страшная вьюга и ураган, уже не говоря о выстрелах. Он и так не крепкого здоровья, вынесет ли это новое испытание? Муж пишет, что всю ночь была страшная вьюга. Ради примера он, копаясь в снегу, поверял посты и ободрял часовых.