Русское дворянство времен Александра I

Глубоко подавленный отказом царя создать Общество добрых помещиков, Тургенев отметил в дневниковой записи от 1 июня 1820 года, что эта неудача фактически положила конец надеждам на крестьянскую реформу и, следовательно, ее безнадежность достигла высшей степени. Как отметил Тургенев в следующей записи через неделю, общественное мнение обратилось против тех, кто поддержал создание общества: «Публика восстает в особенности против наших имен. <…> я, покуда, уверился, что негодование против нас происходит от того, что о нас разумеет эта публика как о людях опасных, о якобинцах»[725]. Действительно, шептали о том, что братьям Тургеневым было хорошо способствовать освобождению крестьян, поскольку, будучи владельцами немногих крепостных, они мало что теряли, в то время как Воронцов, у которого было несколько тысяч крестьян, провоцировал реальную опасность подстрекательства их к восстанию.

Настроение Тургенева не улучшилось несколько недель спустя, когда в его дневниковой записи от 15 августа появился риторический вопрос: «Неужели суждено мне переступить за гробовую доску, не видав правды, свободы в моем отечестве». Тургенев был глубоко разочарован отсутствием сочувствия со стороны царя, и особенно В. П. Кочубея, к инициативам братьев по освобождению и в более общем плане тем очевидным фактом, что подавляющее большинство дворянского общества все еще отвергало «благословенную свободу». Неудача их инициативы была типичной для русской жизни, по мнению Вяземского, который писал Тургеневу: «Ни век Екатерины, со всею уродливостью своею, век, много обещавший, ни 1812 год, — ничто не могло нас расшевелить. Пошатнуло немного, а тут опять эта проклятая Медузина голова, то есть невежество гражданское и политическое, окаменило то, что начинало согреваться чувством»[726].

Несмотря на то что реформаторам окончательно не удалось заручиться поддержкой царя для своего предварительного проекта, один исследователь справедливо охарактеризовал концепцию отмены крепостного права, изложенную в этой записке, как «одну из высших точек либерального движения в царствование Александра I»[727]. Тургенев в конце концов был вынужден признать, что было нереально ожидать от царя решительных действий в плане крестьянской реформы или по любому другому вопросу: «К концу царствования Александра общественное мнение обнаруживало много других либеральных стремлений, чем вначале; но тогда император уже не сочувствовал им: народ пошел вперед, государь же, наоборот, подвинулся назад»[728].

Пройдет еще четырнадцать лет после того, как Тургенев написал эти унылые строки, прежде чем в конечном итоге наступит освобождение крестьян, во многом благодаря тому что Александр II относительно успешно перехитрил консервативную массу непокорных дворян, которая и была причиной отчаяния Тургенева. В отличие от Воронцова Тургенев действительно дожил до этого события. На момент обнародования Указа об освобождении крестьян Тургеневу было 71 год: он умер десять лет спустя, в октябре 1871 года.

М. С. Воронцов и дворяне-аболиционисты

Хотя усилия по продвижению крестьянской реформы и даже начало открытого обсуждения крестьянского вопроса были явно небезопасны, Тургенев четко осознавал, что он был не одинок в своих устремлениях. Он приводит как раз примеры графа Воронцова и князя А. С. Меншикова, «выдающихся как по своему почетному положению, так и по образованию», которые «приняли однажды решение начать дело освобождения и начать его серьезно». Тургенев рассказывает о попытках Воронцова освободить своих крестьян и побудить других сделать то же самое с царского благословения[729]. В письме своему брату Сергею Тургенев писал о больших надеждах, которые он возлагал на Воронцова, как на «пионера (начинщика) улучшения положения крестьян», «который имеет правильное понимание и чувство вещей». Чувство собственной решимости Воронцова выражается в его письме к Н. М. Лонгинову, датируемом 1818 годом: «Я уверен, что долг и выгода дворянства суть начать думать и особливо действовать об постепенном увольнении от рабства мужиков в России»[730].

Однако, открыто признаваясь в том, что восхищается Воронцовым за его многие превосходные качества, генерал А. П. Ермолов, командующий на Кавказе с 1816 года, был среди его критиков: «Мысль о свободе крестьян, — писал он, — смею сказать, невпопад». Ермолов признал, что, хотя это вполне может быть «по моде», он сомневался, что для этого пришло время. Хотя он лично ничего не потерял бы от освобождения крепостных, поскольку сам был небогат, Ермолов не мог с этим согласиться и, следовательно, «собою не множил общества мудрых освободителей»[731]. Ироничная ссылка Ермолова на «мудрых освободителей» предполагает, что предлагаемое Каразиным общество было общеизвестным в его кругах.