Русское язычество. Мифология славян

Сухий дуб на долини, а зелений в лиси,
Мене мати годувала, як ластивку в стриси;
Мене мати годувала, в папир завивала,
Молодцями вибирала, за нелюба дала.

Так как вообще в песнях природа часто радуется вместе с человеком и разделяет его горе, то и дуб представляется в близких отношениях к сердечным ощущениям человека. В любовных песнях говорится: «Когда мы сошлись и полюбили друг друга, тогда сухие дубы развивались, а когда мы разошлись, то и зеленые и молоденькие усохли».

Як ми з тобою спизналися —
Сухи дуби розвивалися.
А як кохатися перестали —
То й однолитки повсихали.

Козак относится к дубу как к мыслящему существу и спрашивает, будет ли ему принадлежать любимая девица.

Ихав козак через байрак: «Помагай Биг, дубе,
Ой, чи моя, чи не моя дивчинонька буде?»

В одной песне дуб противопоставляется отцу, а береза — матери; сирота в чужой стороне говорит, что ему не к кому приютиться; приютится он к дубу, а дуб — не батюшка; приютится к березе, а береза — не матушка.

Прихилюся й к дубочку,
А дубочок та не батенько;
Прихилюся й к берези,
А береза та не матинка.

В галицкой песне с падением дуба на дуб сопоставляется ссора, возникшая у молодца с его матерью.

Дуб на дуба повалився;
Син з мамкою посварився.

Есть в народной поэзии образ-голубь, сидящий на дубе; в одной песне любовного содержания голубь сидит на дубе — на мужеском дереве, а голубка — на женском, на вишне.

Сидить голуб на дубочку,
Голубка на вишни.
Скажи мини, мое сердце,
Що маеш на мисли.

В другой — голубь своим гуденьем, сидя на дубе, предсказывает козаку грозящее ему бесчестье.

Подивлюся я на дуб чорними очима,
А на дубоньку сив голубонько гуде,
А на козака неславенька буде.

В третьей описывается, как на дубе сидели два голубочка, потом снялись и полетели.

Ой, на дубоньку два голубоньки
Циловалися, миловалися,
Сизими крилечками обнималися,
Знялись вони полетали…

В иной песне под дубом сидел голубь с голубкою:

Пид дубиною, пид зеленою,
Сидить голуб и з голубкою…

Вдруг козак убил голубя, а голубка тоскует. Подобных образов сидения голубей на дубе можно привести еще несколько; они замечательны потому, что имеют соотношение с теми двумя голубями, которые представляются сидящими на двух дубах, стоящих посреди моря (см. ниже о голубе).

Колись то було з початку свита,
Тоди не було неба, ни земли,
Неба, ни земли, нем сине море,
А серед моря та два дубойки,
Сили упали два голубойки,
Два голубойки на два дубойки.

Это обломок мифа о всемирном дереве, составляющем одну из крупных черт первобытной арийской мифологии и отразившемся, между прочим, в додонском дубе Древней Греции, который кажется особенно близким к нашим дубам, так как здесь и там играют роль голуби.

В малорусской поэзии есть одна нередкая форма — письмо, написанное на древесном листе и посылаемое к родным или близким. Дубовый лист упоминается при таком обороте. Девушка, потерявшая невинность, хочет известить отца о своем несчастье посредством такого письма.

Пливи, доле, за водою,
А я у слид за тобою;
Допливемо до дубчика,
Та вирвемо по листочку.
Та спишемо по письмечку,
Та пошлемо до батенька:
Нехай батько не турбуе,
И виночка не готуе;
Я свий винок утратила, и пр.

Клен (клинь-дерево) встречается в песнях не часто, но из немногих мест видно его значение также в качестве мужеского символа. С кленом, разрастающимся в разные стороны раскидисто, сравнивается козак, ухаживающий за девицею и не обращающий внимания на людские толки.

Ой, у поли клинь-дерево ризно,
Ходить козак до дивчини пизно.
Ой, не ходи, козаче, до мене:
Буде слава на тебе й на мене.
Я неслави по вик не боюся:
Кого люблю, стану — обиймуся.