Русское искусство

Знаменательно, что иконописцы, переносившие гравюры Пискатора на церковные стены, часто создавали произведения неизмеримо более ценные и значительные, чем эти заурядные академические композиции. Иногда им удавалось подниматься на высоту, вызывающую в памяти русские росписи большого стиля. Такова фреска Толчковской паперти, изображающая Давида, разрывающего пасть медведя. И здесь все взято у Пискатора, но какая разница![573] Там – посредственная иллюстрация, почти виньетка, несмотря на то что гравюра сделана с большой картины; здесь – монументальная живопись, серьезная композиция, в которой проявлено бесподобное понимание декоративных задач. Трудно лучше решить данное пространство стены, чем оно решено здесь, ибо не пропал ни один кусок ее, причем нет ни малейшей перегруженности композиции. Все сочинено с мудростью, достойной большого мастера, все введено в ритм и звучит как музыка. Натуралистически трактованный медведь Пискатора претворен русским иконописцем в ритмический, подлинно декоративный силуэт зверя. И зверь этот много страшнее добродушного голландского медведя, да к тому же он и просто жизненнее, ибо в нем несравненно больше силы и движения. Еще ритмичнее овцы, напоминающие певучие по линиям классические барельефы. Даже оживленная группа левой половины фрески, при всей ее жизненности, выдержана в тех же ритмических формах.

К числу самых популярных сюжетов в росписях конца XVII века относится история царя Соломона и «Песнь Песней» в том мистическом ее понимании, какое выработано было на Западе и пришло в Россию, как кажется, только вместе с Библией Пискатора. Серия открывается листом, иллюстрирующим слова песни о «Невесте», в образе которой символизирована Церковь, как «Невеста Христова». Здесь изображен Христос, стоящий под яблоней и подающий коленопреклоненной Невесте цветы, – сюжет на слова первой главы «Песни Песней», переложенный Хониковым в следующих виршах:

Аз есм цвет полный, жених возглашает,
Невесту же крин чистейший взывает,
Его же яблонь в древах нарицает,
Под его же тень витати желает
Невеста, плодом его сладащихся
И вином любве зде веселящимся.

Фреска Ипатьевского монастыря, как и все ранние заимствования из Пискатора, и здесь трактует сюжет с большей свободой, чем роспись Толчковской церкви. В первой чувствуется та же рука, что и в истории Иосифа и Пентефриевой жены Николомокринской церкви: в ней бесконечно больше красоты и артистизма, чем в Толчковской (1691 г.), повторяющей всю композицию гравюры. И опять Гурий Никитин здесь не побежденный, а победитель, ибо его фреска значительнее и прекраснее оригинала Пискатора. Любовь к ритму и певучим линиям сказалась с особой силой в том внимании, которое он уделяет символической фигуре оленя, красиво скачущего на фоне гористого пейзажа.

Следующий лист изображает ложе с возлежащей на нем Невестой. Авторы ярославских и вологодских росписей повторили гравюру со всей точностью, на которую были способны, и если что переделали, то только потому, что не вполне понимали язык гравюры.

Еще один лист представляет Христа, восседающего рядом с Невестой[574]. В латинских виршах говорится об олене, который поэтому играет в данной композиции более заметную роль, чем в других. И снова русский иконописец 1690 года умеет придать своей фреске на ту же тему больше значительности и прелести, чем мы видим в оригинале, с которого он это заимствовал. Главные фигуры сильно испорчены, но хорошо сохранившаяся интимная сцена второго плана получила в толчковской фреске новое очарование. Наконец, на паперти Воскресенского собора в Романове-Борисоглебске тот же сюжет расцветился фантастическими узорными «травами» пейзажа, согласно общему духу романовских росписей. Здесь мы видим сразу три сюжета серии, скомпонованные вокруг внутреннего окна паперти. Это одна из лучших фресок собора, обладающая, особенно в боковых фигурах верхней части, подлинной монументальностью. Вверху представлена Невеста, молящаяся Христу и приемлющая от Него «велию благодать», изливаемую из отверстой раны Спасителя при посредстве «Слова жизни», как начертано по-латыни на книге в руках Господа. Автору фрески Воскресенского собора надо было, по условиям данного места на стене, совершенно изменить расположение фигур гравюры, подняв среднюю, главную, и опустив боковые. И следует отдать ему справедливость, он сделал это с изумительным мастерством, не только не испортив оригинала, но напротив того, подняв его ценность на такую высоту, с которой гравюра Пискатора кажется ничтожной художественно и любопытной только со стороны сюжета. Иконописцу толчковской паперти не удалось достигнуть такой ясности композиции, но и он благодаря упрощенным линиям и ритмичности фигур не мельчит стены, оставаясь настоящим декоратором[575].