Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Столь же символически поэма и кончается, предрекая явление мессии в чисто есенинском семантическом ряду:

Холмы поют о чуде.
Про рай звенит песок.
О, верю, верю. — будет
Телиться твой восток!

В моря овса и гречи

Он кинет нам телка…
Но долог срок до встречи.
А гибель так близка!

Сергей Есенин

Есенинский «символизм» — плоть от плоти русского религиозного и литературного профетизма. О своем призвании поэт не раз прямо говорил друзьям. В. Рождественский приводит слова Есенина, которые можно поставить эпиграфом ко всем его послереволюционным поэмам: «Я этот символизм еще в школе постиг. И знаешь откуда? Из Библии. И какая прекрасная книжища, если ее глазами поэта прочесть! Было мне лет двенадцать — и я все думал: вот бы стать пророком и говорить такие слова, чтобы было и страшно, и непонятно, и за душу брало. Я из Исайи целые страницы наизусть знал. Вот откуда мой „символизм“» (^‹171>, т. 2, с. 124).

Евангельские образы — Христа, Петра, Иуды, — в своеобразном вольном истолковании Есенина, предполагают сошествие мессии на русскую землю лишь после тяжких страданий народа, данных ему во искупление грехов. Поэт в своих предсказаниях новой Земли Обетованной «Инонии», по сути, дал художественную интерпретацию социалистических теорий Иванова-Разумника, некую версию крестьянско-артистической утопии, но свою профетическую миссию в контексте русской революции он представлял гораздо шире:

Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, —
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей

(«Инония», январь 1918)

Осознание своей роли пророка-провидца, вестника инобытия, явленное с поразительной силой и экспрессией в поэмах 1917–1918 гг., было чрезвычайно важно для самого поэта. Приняв Октябрьскую революцию как продолжение февральской, он сделал окончательный выбор — быть может, фатальный, но единственно возможный для такого поэта, каким был Есенин. Петр Орешин, также поэт «крестьянского толка», писал в воспоминаниях: «Есенин круто повернул влево. Но это вовсе не было внезапное полевение. Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом, и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем…» (^‹54>, с. 191).

В отличие от Орешина и Клюева, Есенин не был в буквальном смысле слова «крестьянским» или «деревенским» поэтом. Вся его короткая и бурная жизнь — попытка ухода от деревни, точнее множества уходов. Деревня, бесспорно, оставалась источником его таланта, и деревенская тема послужила основой множества стихов, но сам талант был планетарного, космического масштаба. Его влекли грандиозные исторические катаклизмы, в которых он упорно стремился отыскать свое место. В виршах М. Герасимова, В. Александровского, Н. Полетаева и других пролетарских поэтов тоже встречаются натужные попытки создания «революционного космизма». Есенин к этим дилетантским экспериментам относился с презрением и свято верил в свое профетическое призвание. Недаром он был так задет уничижительными строками Маяковского, назвавшего его «из хора балалаечником». Менее всего Есенин революционной поры склонен был считать себя балалаечником. Он видел себя пророком — первым из пророков. Мессианское сознание, подтвержденное евангельскими реминисценцциями, пронизывает и такие значимые «историко-социологические» произведения Есенина, как «Страна негодяев», «Пугачев», хотя в них на смену блаженной одержимости уже приходят горькие раздумья.

В своем мистическом манифесте «Ключи Марии» Есенин вполне сознательно сопоставляет два направления поэзии, принимающей революцию и готовой стать ее рупором, — футуризм и «почвенническое духовидчество». При этом, совершенно точно определив роль обоих направлений в свершающейся революции, он считает, что футуризм в его современном воплощении не способен исполнить великую профетическую миссию по причине бездуховности и явного отсутствия кенотического начала: «Он <…> не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всею гармонией мироздания. <…> Мист же идет на это пропятие, провидя и терновый венок, и гвоздиные язвы. Он знает, что идущий по небесной тверди, окунувшись в темя ему, образует с ним знак того же креста. <…>