Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Вл. Соловьев также совершенно определенно поставил перед собой задачу внушить идею о его пророческой миссии русскому «народу-богоносцу» как преемнику «избранного народа» сынов Израиля. Концепция сходства исторических миссий этих двух отмеченных Всевышним наций прослеживается во многих теоретических работах мыслителя. Она подтверждается и его твердой апологетической позицией по отношению к российским евреям в дискуссиях по «еврейскому вопросу», когда Соловьев приводит в поддержку своих доводов слова Иезекииля и других пророков древности. Вполне вероятно, что его софиология, религиозный мистицизм, основанный на учениях как Нового, так и Ветхого Заветов, тоже многим обязана непосредственному знакомству с Торой. В «Истории и будущем теократии» Соловьев указывает на явную боговдохновенность пророков Ветхого Завета и развивает ту же тему в стихах на библейские темы («В землю обетованную», «Неопалимая Купина», «Иммануэль» и др.). Он приходит к выводу, что еврейский народ, хоть и был избран, не сумел выполнить завет Всевышнего — спасти человечество от греха и возродить его к славе. Именно эту задачу Соловьев ставит перед русским народом или по крайней мере перед русской интеллигенцией.

Именно ей в священном процессе теургии, мистического творения, предстоит, по его мнению, создать гармонического и добродетельного Богочеловека, воплощающего идеалы красоты, добра и подвижничества на благо ближних. Лишь Богочеловек сможет отстоять христианские истины в борьбе против Антихриста, и Россия призвана стать духовной родиной богочеловечества:

«…Се, Я клялся собой,
Обещал Я, любя,
Что воздвигну всемирный Мой дом из тебя,
Что прославят тебя все земные края,
Что из рода потомков твоих
Выйдет мир и спасенье народов земных».

(«В землю обетованную», 1886)

Так от имени Бога философ обращался к своим современникам, и пафос его призыва был услышан. В российском Ренессансе Серебряного века профетическая одержимость и мессианская устремленность составили прочную основу мистического богоискательства, и образы библейских пророков вместе с их неповторимой риторикой прочно утвердились в творческом сознании почти всех ведущих поэтов того времени.

Памела Дэвидсон в своем исследовании отмечает, что именно Вл. Соловьев был «ключевым звеном в цепи, которая тянется с начала девятнадцатого века через весь двадцатый век: вместе с Достоевским он перевел литературно-гражданский образ поэта-пророка, преобладавший среди декабристов и их последователей, в центральное положение религиозной эстетики и философии, которое впоследствии получило широкое хождение среди символистов и постсимволистов» (^‹240>, p. 644).

Профетизм, причем религиозный, высоко моральный профетизм служит духовным стержнем всего учения Вл. Соловьева. Свою концепцию он сформулировал уже в начале 80-х гг., начав с первой из трех известных речей в память Достоевского: «В первобытные времена человечества поэты были пророками и жрецами, религиозная идея владела поэзией, искусство служило богам…» (^‹179>, т. 3, с. 188). Далее, согласно Соловьеву, искусство отделилось от религии, стало самодовлеющим и в конечном итоге пришло к низменному реализму. «Но весь этот грубый реализм современного художества есть только та жесткая оболочка, в которой до времени скрывается крылатая поэзия будущего» (там же, с. 190). Задачу современного искусства и литературы Соловьев видит в возврате к религиозным истокам, к истинному профетизму, и в качестве примера приводит творчество Достоевского: «Он верил не в прошедшее только, но и в грядущее царство Божие и понимал необходимость труда и подвига для его осуществления» (там же, с. 193). Уже во второй речи Соловьев называет Достоевского «ясновидящим пред-чувственником» истинного христианства (там же., с. 199). На примере Достоевского он показывает всю важность осознания народом и каждым человеком своей греховности, жажды очищения и духовного подвига. Это ключевой для русского профетизма постулат — необходимость страдания, подвижничества во имя веры, во имя истины, во имя ближнего. То, чего не требует, а скорее даже отрицает Ницше.

Вслед за Достоевским Соловьев обращается с предупреждением к тем, кто сеет бурю: «Человек, который на своем нравственном недуге, на своей злобе и безумии основывает свое право действовать и переделывать мир по-своему, — такой человек, каковы бы ни были его внешние дела и судьба, по самому существу своему есть убийца; он неизбежно будет насиловать и губить других и сам неизбежно погибнет от насилия. Он считает себя сильным, но он во власти чужих сил; он гордится своею свободою, но он раб внешности и случайности» (там же, с. 210).