Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Наиболее прозорливым и в то же время наиболее противоречивым пророком последнего предреволюционного десятилетия из всей плеяды творческой элиты Серебряного века был, вероятно, все же противоречивый романист-историк, богоискатель и оригинальный мыслитель Дмитрий Мережковский, считавший себя без особых оснований продолжателем традиций русской революционной демократии. В своем эссе «Грядущий хам» Мережковский весьма точно предсказал последствия грядущей революции, обрисовав ее источники и скрытые механизмы. Однако это предсказание было сделано отнюдь не махровым реакционером и злостным консерватором. Мережковский сам себя считал революционером, но в его понимании революция должна была предстать актом творчества, пиром духа, нравственным обновлением жизни. Назвав революцию религией, Мережковский осознавал себя в каком-то смысле пророком этой новой веры. Вместе с З. Гиппиус, Д. Философовым, В. Розановым, А. Бенуа и другими единомышленниками он всерьез пытался создать новую секту — христианство Третьего Завета. Отвергая грубый материализм большевиков и эсеров, Мережковский противопоставлял ему духовное царство добра и справедливости, которое наступит после великого обновления, социального катаклизма вселенского масштаба, несущего гибель старому миру. В своей проповеди великого анархического бунта Мережковский, поддержанный на определенном этапе Бердяевым и сочувственно принятый многими собратьями-литераторами, пошел дальше большевиков. Его «программа» вселенского коммунизма предусматривала полную и безусловную отмену семьи, собственности, государственных институтов и установление «царства духа» без берегов, обители «богочеловечества». Объявляя себя пророком и апостолом новой религии или, по его определению, «мистического атеизма» структурированного как конфессия, Мережковский выстраивает целый пантеон, куда помещает протопопа Аввакума, декабристов, Бакунина…

Живя идеалом великой анархии, грандиозного апокалипсиса, Мережковсий видит в грядущей революции лишь путь к воцарению Богочеловека, пророком коего он считает себя. «„Христианство плоти и крови“ Мережковского, — отмечает П. Гайденко, — есть не что иное, как возведение революционаризма русской интеллигенции в ранг новой религии» (^‹55>, с. 123). Однако вернее было бы сказать, что именно религиозное реформаторство творческой элиты становилось знаменем революции — не той революции, о которой так долго говорили большевики, а той, что виделась лучшим умам России как воплощение всех их мессианских чаяний.

Неудивительно при этом, что Мережковский скептически относился к «прозаической» марксистской теории и еще более скептически — к ленинской революционной практике, которая доказала полнейшую иллюзорность его собственных идеалов.

Эссе Мережковского «Грядущий хам» фактически аккумулировало и резюмировало тревоги современников, показав их бесконечно критическое отношение к марксизму и неизбежность воцарения сил тьмы, в случае победы «пролетарской революции». Трезво оценивая перспективу революционных преобразований российского общества, Мережковский утверждал, что в недрах крепостнической и казенно-православной России давно уже сформировались все предпосылки для торжества идей тоталитаризма в их наихудшей, плебейской форме. Он отмечает три ипостаси, три «лица» российского Хама: самодержавие — в настоящем, казенное православие — в прошлом, и, самое страшное, «хулиганство, босячество, черная сотня» — в будущем. В этой своей ипостаси «грядущий хам» выступает в роли антихриста, врага рода человеческого. Предрекая победу Антихриста или, в более широкой трактовке, антихристианства, Мережковский вслед за Вл. Соловьевым (и в полном соответствии с евангельскими источниками) отмечает, что средством достижения господства для Антихриста будет великий обман, грандиозное обольщение народов: «Антихрист соблазнителен не свою истиной, а своею ложью: ведь соблазн лжи в том и заключается, что ложь кажется не ложью, а истиной. <…> Будучи истинным хамом, лакеем Смердяковым sub specie aeterni, он будет казаться величайшим из сынов человеческих» (^‹130>, с. 101).