Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Впрочем, футуристы и не слишком стремились к конкуренции, предпочитая конкуренции отрицание, эпатажный вызов, и следуя, согласно определению О. Клинга, фрейдистскому «принципу вытеснения» (^‹101>, с. 66). Отсюда и безоглядная (у большинства) устремленность в будущее, волюнтаристски противопоставленное прошлому. Они осознавали себя пророками нового искусства ничуть не в меньшей степени, чем их итальянские собратья — Маринетти, Боччони, Карра и Балла. Одни, как Хлебников, Маяковский, Лившиц, были достаточно талантливы, чтобы претендовать на почетное место в литературе вне связи с какими бы то ни было предшественниками. Другие, как Крученых или Каменский, при всей своей незаурядной эрудиции, довольствовались сомнительными лингвистическими трюками, подкрепляя их заумной теорией (способ существования в литературе, широко практикуемый ныне концептуалистами и постмодернистами постперестроечного розлива). Не случайно в «Пощечине общественному вкусу» этот тезис был сформулирован прямо и недвусмысленно: «У нашей поэзии нет предшественников». Зачастую открещивание от предшественников принимало весьма вульгарный характер, для последних весьма оскорбительный. Так, Маяковский в докладе «Пришедший сам» без тени сомнения раздает характеристики своим старшим современникам: «Бальмонт — парфюмерная фабрика. Блок, Брюсов, Гумилевы, Городецкие слащавы, фальшивы, крикливы».

Литературные критики охотно ругали футуристов, тем самым добавляя им популярности. «Их новые слова родятся при полном отсутствии каких-бы то нибыло идей и мыслей, из одичанья, ужасающего каждого, кто любит литературу, — возмущался В. Львов-Рогачевский в 1913 г. — Это комариное жужжанье, это — блеянье, бурлюканье, только не язык человеческий, не тот прекрасный русский язык, который так любили Гоголь и Тургенев» (^‹169>, с. 284).

Поэты старшего поколения, в особенности Брюсов и Гумилев, несмотря на бесцеремонные выпады в их адрес со стороны футуристов, относились к экспериментаторам со сдержанной доброжелательностью, а манерных эгофутуристов и вовсе приветствовали, критикуя лишь отдельные недостатки. Горький заметил, что в этих молодых хулиганах «что-то есть» и призвал помочь им вывести искусство на улицу, в массы. Большинство деятелей культуры относилось к футуристам со смешанным чувством, очевидно, антисипируя скорый триумф этого странного порождения ХХ в.

«Я совершенно убежден, что „последние“ настоящие римляне и греки должны были чувствовать то же, что мы сейчас чувствуем, — писал Александр Бенуа. — Они недоумевали, видя, как весь мир вокруг них рушится, как подпольные силы подкапываются под самое прекрасное, мудрое и святое. <…> Чушь должны были говорить и тогдашние Бурлюки, а все же к этой чуши прислушивались, ибо под ней таилась большая и прямо стихийная сила» (^‹169>, с. 276). Видимо, не допуская реально такой возможности, Бенуа предсказал то, что произошло всего несколько лет спустя: «Пока еще там гнилой Запад будет кружить да колобродить, русские художники сразу спустятся по прямой линии, пожгут музеи с „Рафаэлями, годными для cartes postales“, и построят музеи-храмы для лубка и вывески» (там же, с. 278).

Корней Чуковский, литератор далеко не консервативного лагеря, невзлюбил футуристов с самого начала: «И вот без души, оскопленные, без красоты, без мысли, без любви — с одним только нулем, с пустотой — сидят в какой-то бездонной дыре и онанируют заумными словами:

„Кукси кум мук и скук!..“

„Мороватень Широкая… Виноватено Великан!“

Свободны, как никто во всем мире, но спрашивается, почему же они плачут? А они все до единого плачут. Или и вправду так жутко жить дырою, нулем, пустотой? <…> Всмотритесь в этих крикунов, бунтарей, взорвалистов. Ведь как бы они ни форсили, какая страшная бездонная тоска слышится в их гиканье и свисте. Жутко им нагишом, обездушенным!» (там же, с. 304).

Консервативно настроенные литераторы, в особенности те, кто пытался анализировать возможные последствия для будущего России футуристического штурма оплотов культуры, были беспощадны в своих оценках — памятуя, очевидно, давнее предупреждение Вл. Соловьева: «Данный в Откровении характер лжепророка и прямо указанное там назначение его — морочить людей в пользу антихриста — требуют приписать ему всякие проделки колдовского и фокуснического свойства. Достоверно известно, das sein Hauptwerk ein Feuerwerk sein wird; „И творит знамения великие, так что и огонь заставляет нисходить с неба на землю перед лицом людей“ /Апокал., 13, 13/» (^‹180>, т. 2, с. 642).