Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Возможно, какое-то время после революции Блок еще верил в то, что великий Мятеж освобожденного духа завершится конечной победой добра, разума и справедливости. Однако через некоторое время, пресытившись созерцанием кровавой вакханалии, которую он еще недавно славил, поэт постепенно прозревает. В речи на юбилее М. Горького он обращается к маститому фавориту новой власти с призывом унять кровопролитие, которое уже стало «тоскливой пошлостью», — унять при помощи опять-таки музыки, то есть силой художественного слова, в которую он еще продолжает верить.

В сугубо провиденциальной программной работе «Крушение гуманизма»(1919) Блок развил свои идеи прежних лет, приходя к парадоксальному выводу: «Цивилизовать массу не только невозможно, но и не нужно. Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди — варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную целостность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы» (^‹38>, с. 236). Апология варварства в 1919 г., безусловно, была нужна Блоку для объяснения и оправдания разворачивающейся на его глазах абсурдно жестокой драмы революции. Ведь иначе оказалось бы, что он долгие годы накликал на Россию чуму!

Перечеркивая роль «пророков» — интеллигентов как движущей силы истории, Блок тем не менее не теряет последней надежды отыскать для себя место под новым солнцем: «Я утверждаю, наконец, что исход борьбы решен и что движение гуманной цивилизации сменилось новым движением, которое также родилось из духа музыки; теперь оно представляет из себя бурный поток, в котором несутся щепы цивилизации; однако в этом движении уже намечается новая роль личности, новая человеческая порода; цель движения — уже не этический, политический, не гуманный человек — а человек-артист; он и только он будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество» (там же, 250).

Увы, живший в мире грез и смутных чувствований Блок заблуждался. По сути дела, он сам привел себя к крушению идеалов, а затем и к смерти. К. Юнг, анализируя в работе «О подсознании» подобные ситуации с позиций психоанализа, отмечает: «Таинственная „рука“ может даже направить нас к гибели: сны иногда оказываются западней или похожи на нее. Случается, они ведут себя, как дельфийский оракул, предсказавший царю Крезу, что когда он перейдет реку Галис, то разрушит великое царство. Лишь потерпев сокрушительное поражение в битве, состоявшейся после переправы, он понял, что оракул имел в виду его собственное царство» (^‹231>, с. 45).

Исторический детерменизм Блока был, безусловно, не органичен для певца Прекрасной Дамы и в конечном счете не выдержал столкновения с жизнью, но зато дал возможность большевистским культуртрегерам надолго причислить великого поэта к своему лагерю. Вскоре Блок глубоко разочаровался в измышленном идеале «новой варварской цивилизации», якобы порожденной стихией музыки. Большевистский террор и подавление культуры, торжество царства тьмы, столь ярко проявившиеся в гибели его собственного архива и библиотеки в Шахматове, буквально раздавили поэта. Он скончался от болезни сердца, которая обычно не причиняет длительных и нестерпимых страданий. Блок же провел последние недели жизни в страшных физических муках, которые довели его в конце концов до безумия и смерти.

В. Молодяков в статье «Кто убил Александра Блока» справедливо резюмирует: «Блока погубила определенная социально-политическая и духовная ситуация, причем не вообще, а в конкретном месте и в конкретное время, создававшаяся конкретными людьми. Об этом ясно свидетельствуют его дневники и книжки последних лет — хроника ежедневного, медленного, но неотвратимого удушения одного из величайших гениев России» (^‹136>, с. 152). Однако это утверждение верно только отчасти, поскольку в более широком толковании поэт пал жертвой собственных обманчивых предчувствий, мифотворчества и ложно понятого мессианства, которое оказалось совершенно неуместным и ложно понятым в условиях советского режима. Со скорбью заметил в 1917 г. Вяч. Иванов:

Да, сей пожар мы поджигали,
И совесть правду говорит,
Хотя предчувствия не лгали,
Что сердце наше в нем сгорит.

(«Да, сей пожар мы поджигали…»)

12. Заложники свободы