Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Впрочем, неопровержимые свидетельства убеждают, что надеяться было не на что уже в первые годы Советской власти, которые, правда, ознаменовались временным (и, при всем видимом плюрализме, достаточно односторонним) расцветом искусств и литературы. В действительности многие, вероятно, уже понимали, что происходящее — всего лишь агония старого мира, и новый тоталитарный режим должен смести любые ростки свободной мысли, в какой бы форме они не проявлялись. Д. С. Лихачев, очевидец, участник и летописец событий, неоднократно и настойчиво утверждает в своих воспоминаниях: «Давно пора развеять почему-то устойчивый миф о том, что наиболее жестокое время репрессий наступило в 1936–1937 годах. <…> Волны арестов, казней, высылок надвинулись уже с 1918 г., еще до официального объявления красного террора. <…>

В годах 1936-м и 1937-м начались аресты видных деятелей всевластной партии и это, как кажется, больше всего поразило воображение современников. Пока в 20-х и в начале 30-х годов тысячами расстреливали офицеров, „буржуев“, профессоров и особенно священников и монахов вместе с русским, украинским и белорусским крестьянством, все казалось „естественным“» (^‹115>, с. 134). Как напоминает Лихачев, детей интеллигенции и духовенства в двадцатые годы не принимали в университеты, а иногда и в школы. Сословное происхождение становилось клеймом, проклятием для каждого.

Что касается культуры, то ленинская концепция «двух культур», плавно переросшая в сталинскую культурную революцию, не оставляла места для художника, чей талант не отвечал генеральной линии партии. Эта установка формулировалась открыто и жестко, постепенно приобретая характер государственной политики. Попытки обэриутов или «Серапионовых братьев» доказать свою причастность пролетарскому делу в конце концов закончились плачевно.

Судьба сотен писателей, поэтов, художников, режиссеров и актеров, сгинувших в лагерях и тюрьмах, высветила истинное отношение режима к свободному творчеству.

* * *

Федор Сологуб, пытавшийся осмыслить свершившееся в терминах мифологизированного религиозного сознания, рисует демонический образ воцарившейся власти:

Адонаи
Взошел на престолы,
Адонаи
Требует себе поклоненья, —
И наша слабость,
Земная слабость
Алтари ему воздвигала.,
Но всеблагой Люцифер с нами,
Пламенное дыхание свободы,
Пресвятой свет познанья,
Люцифер с нами,
И Адонаи,
Бог темный и мстящий,
Будет низвергнут
И развенчан
Ангелами, Люцифер, твоими,
Вельзевулом и Молохом.

Многими деятелями культуры революционный Апокалипсис трактовался сугубо негативно. Желание видеть в большевистской революции торжество темных сил, а в Ленине — Антихриста было вполне объяснимо, поскольку для людей, воспитанных в лоне традиционной духовной культуры, инфернальная сущность кровавого террора, мора и глада была вполне очевидна. Василий Розанов в «Апокалипсисе нашего времени» (1917–1918), рассуждая о крушении нравственных устоев общества и кризисе христианского миросозерцания в целом, попытался непосредственно приложить реалии Откровения Св. Иоанна к революционной России: «Если же же окинуть всю вообще компановку Апокалипсиса и спросить себя: „да в чем же дело, какая тайна суда над церквами, откуда гнев, ярость, прямо рев Апокалипсиса“ (ибо это книга ревущая и стонущая), то мы еще раз уткнемся в наши времена: да — в бессилие христианства устроить жизнь человеческую, — дать „земную жизнь“, именно — земную, тяжелую, скорбную. Что и выразилось в нашей минуте, именно в нашей, теперешней… в которую „не Христос не провозит хлеба, а — железные дороги“, выразимся мы уже цинично и грубо. Христианство вдруг все позабыли, в один момент — мужики, солдаты, — потому что оно не вспомоществует; что оно не предупредило ни войны, ни бесхлебицы» (^‹164>, с. 16).