Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Накопление рабских чувств страха и покорности чревато страшным эмоционально-психологическим взрывом, прежде всего в среде самих рабов. Дворовые, так и не дождавшись, когда униженная и оскорбленная Прасковья Ивановна начнет по суду преследовать супруга за его бесчинства по отношению не только к ней, но и к ним, совершают самосуд. Михайле Максимовичу кладут мышьяк в графин с квасом, который он выпивал, по обыкновению, в продолжение ночи.

Впрочем, после изложения таких фактов Аксаков тем не менее, не считает нужным корректировать свои представления о корневом патриархальном единстве барина и раба, хотя в данном случае представленное на страницах «Хроники» по своему содержанию мало чем отличается от того, о чем рассказывает, например, Щедрин, оценивающий описываемое более адекватно. Это подтверждает сам великий сатирик, свидетельствовавший, что бытописателей изображаемого времени являлось в русской литературе много, но он не может утверждать, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и его. Так, С. Т. Аксаков своей «Семейной хроникой», несомненно, обогатил русскую литературу драгоценным вкладом. Одного Куролесова вполне достаточно, чтобы снять пелену с самых предубежденных глаз. Но поскоблите немного и самого старика Багрова, и вы убедитесь, что это совсем не такой самостоятельный человек, каким он кажется с первого взгляда. Напротив, на всех его намерениях и поступках лежит покров фаталистической зависимости, и весь он с головы до пяток не более как игралище, беспрекословно подчиняющееся указаниям крепостных порядков.

В изображении Куролесова, да и старика Багрова у Аксакова, как мы пытались показать, имеется явный логический разрыв. С одной стороны, помещик — зависимая от крепостных порядков и в этом смысле типичная фигура, элемент общественной системы. С другой — он проявляет качества настоящего хозяина, достигающего успехов в пределах заданных социально-экономических условий.

Впрочем, понятие «хозяин» в приложении к образам помещиков в русской литературе XIX века никогда не бывает точным, а, напротив, часто выглядит загадочным. Что в мироотношении помещика делает его «хозяином» и что, напротив, препятствует этому? Почему, например, герою рассказа И. С. Тургенева «Гамлет Щигровского уезда», молодому русскому дворянину, неглупому, получившему неплохое образование, нельзя рассчитывать на осуществление «смутных сладких ожиданий» в рациональном устройстве, например, той же усадебно-деревенской жизни? Всматриваясь в фигуры помещиков, представленных на страницах русской классической литературы, видишь, что повседневное существование в деревне в качестве организаторов хозяйственно-экономической жизни часто не дается им в руки по той причине, что требует своего рода терпеливого таланта, привычки, естественной и добровольной расположенности к тому, что каждодневно происходит в деревенском бытии. Не у всякого обнаруживается такой талант. И в литературе того периода, который является предметом нашего интереса, не так много персонажей из дворян, склонных к такого рода прозаическому существованию. А те, кто склонен, как правило, фигуры идеализированные, вроде Костанжогло из второго тома «Мертвых душ» Гоголя, или проективные, созданные писателями как надежда на будущий хозяйственный прогресс, как, например, Константин Левин в романе Льва Толстого «Анна Каренина».

Там же, где писатель хочет быть честным по отношению к реальному положению дел и пытается создать образ помещика-хозяина, ему все равно приходится делать над собой усилие и отстраняться от им же самим созданной реалистической картины усадебно-деревенского бытия.