Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

После смерти жены рассказчик пытается служить в «казенном заведении», но там у него «голова разбаливается и глаза плохо действуют». Он уходит в отставку, возвращается в деревню, пытается «пуститься в литературу» (симптом пушкинского Белкина), но и это не удается. В русской жизни, оснащенной своей удивительной «мудростью», «пришибленный судьбою Василий Васильевич» становится отщепенцем, изгоем, о чем ему прямо и заявляет эта самая жизнь в лице исправника. Исправник посещает героя, чтобы обратить внимание неудавшегося помещика на провалившийся в его владениях мост, который тому просто не на что починить. Речь заходит о некоем Орбассанове, добивающемся звания губернского предводителя. На взгляд героя, это пустой крикун и взяточник впридачу. На это замечание героя тут же откликнулась «житейская мудрость» исправника: «Знай сверчок свой шесток». А на досадливое «гамлетовское»: «Да, помилуйте, какая же разница между мною и господином Орбассановым?» — исправник глумливо назвал героя «потешником» и начал говорить ему «ты». Тогда-то герой и понял совершенно ясно, при этом глядя на себя в зеркало, какой он «пустой, ничтожный и ненужный, неоригинальный человек».

Так расправляется «житейская мудрость» российской жизни с ее «гамлетами», людьми все же неплохими и нравственно чистыми, способными на дело, вопреки утверждениям революционных демократов, но при наличии иной «мудрости». Рассказ убеждает читателя, что терзания «Гамлета Щигровского уезда» (этим прозвищем он, кстати говоря, награждает себя сам) как раз и вызваны поисками своего места в жизни и являются выражением истинной духовной оригинальности человека, который страдает от того, что никак к этой дикой жизни пристроиться не может: не может ни принять, ни понять ее «житейской мудрости». Не могут принять логику таинственного российского существования и другие «гамлеты» «Записок» Тургенева: Петр Петрович Каратаев, Пантелей Еремеич Чертопханов. Зато ее принимают дворяне «типа Пичукова» и с успехом этой мудростью пользуются.

П. П. Каратаев, например, как мы помним, внешне очень напоминает незабываемого Ноздрева, тем более что встречается с ним повествователь в «почтовом доме». Но беспечно доброе и страстное выражение его лица заставляет повествователя подавить предубеждение и выслушать рассказ Каратаева. Он — мелкопоместный дворянин, большую часть жизни проведший в деревне. Увлекался охотой: было двенадцать «смычков» гончих. А сейчас, рассказывает он, отправляется в город служить, поскольку и деревня уже по сути дела не его. И до такого состояния довела его страсть. Любил покуражиться, цыган любил. Главный же кураж выразился в том, что Петр Петрович полюбил крепостную девушку Матрену, притом не свою, а чужую. Пытался выкупить ее, но не тут-то было.

Страсть Каратаева, поддержанная «карахтером» его возлюбленной, выплескивается в стихийный протест. Молодой дворянин увозит девушку. Что было далее, нетрудно предположить. В итоге, как выразился Каратаев, затормошили его, завертели совсем, влез он в долги, здоровья лишился. А Матрена, чтобы не причинять беспокойства любимому, пошла да и выдала себя. Остался Петр Петрович один, потерял и усадьбу, и деревню. «Кураж» Каратаева завершился, как и в случае с «пришибленным судьбой Васильем ВасИльичом», полным сиротским изгойством, российским «гамлетизмом». Как бы утверждая эту тему, Петр Петрович цитирует в финале рассказа знаменитый монолог «Быть или не быть…».

По существу, гамлетовский вопрос встает перед каждым из куражащихся дворян тургеневского сборника, которые никак не находят возможности обустроить свой усадебный мир. И нельзя сказать, чтобы они этого не хотели осуществить. Не могут из-за вдруг пробуждающейся в них страсти, которая есть не что иное, как инстинктивное стихийное противостояние рабскому подавлению индивидуальной воли человека, противостояние, в конце концов, «житейской мудрости».

Настоящими героями «Записок охотника» как раз и становятся дворянские «гамлеты» в разных своих вариантах, а не крестьяне, хотя последние в таком качестве действительно впервые явились в русской литературе именно у Тургенева. Именно «гамлеты» выносят на поверхность сюжета общенациональное беспокойство по поводу тотального рабства, ограничивающего творческую самодеятельность народа, хотя их «гамлетизм» в то же время подпитывается и стихийным брожением крестьянского низа.