Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

С. Аксаков дает подробную картину переживаний мальчика в доме умирающего деда, заставляя вспомнить «Детство» (1851–1852) Л. Н. Толстого — первую часть его автобиографической трилогии. И у Толстого впечатляющий образ смерти матери Николеньки Иртеньева выполняет ту же художественную роль — рубежной отметки в начальной эпохе развития индивида.

После смерти деда отец Сергея стал «полным хозяином и господином в доме», а мать — «настоящей хозяйкой». И вскоре Алексей Степаныч Багров, в точности исполняя обещание, данное матери, несмотря на возражения супруги, вышел в отставку и переехал на постоянное жительство в Багрово, чувствуя свою ответственность за судьбу отцовского наследства. Так началась эпоха вживания юного Сережи в мало знакомое ему доселе, а иногда и неприятное усадебно-деревенское бытие, которое он все же по прошествии недолгого времени полюбил.

Как мы помним, герой хроники оказался на границе глубокого конфликта между отцом и матерью. Но если отец сразу же погрузился в должность полного хозяина, чего непременно требовала бабушка и что он сам считал своей обязанностью, то мать ни за что на свете не соглашалась входить в управление домом и еще менее — в распоряжение оброками, пряжею и тканьем, что делали для своих хозяев дворовые женщины. Автор подробно останавливается на рассмотрении этого внутрисемейного разлада, поскольку после смерти Багрова-деда начинается новая, «недомостроевская» жизнь обитателей имения.

Несмотря на разлад внутри семьи, Сергей все более ощущал значимость своего нового положения. Он видел, как во время введения его отца во владение доставшимся имением крестьяне кланялись в ноги Алексею Степановичу, целовали его руку. Многие плакали, вспоминая покойного Степана Михайловича Багрова. «Я один был с отцом; меня тоже обнимали и целовали, и я чувствовал какую-то гордость, что я внук моего дедушки. Я уже не дивился тому, что моего отца и меня все крестьяне так любят; я убедился, что это непременно так быть должно: мой отец — сын, а я — внук… Мать ни за что не согласилась выйти к собравшимся крестьянам и крестьянкам… Мать постоянно отвечала, что „госпожой и хозяйкой по-прежнему остается матушка“, то есть моя бабушка, и велела сказать это крестьянам; но отец сказал им, что молодая барыня нездорова. Все были недовольны, как мне показалось; вероятно, все знали, что барыня здорова. Мне было досадно, что мать не вышла к добрым крестьянам, и совестно, что отец сказал неправду…»[403]

Сергей отмечает, что «добрые крестьяне» претерпевают не только от холодности матери, но вообще от того строя жизни, который установлен в Багрово испокон веков. Например, внук отдаляется от любимой бабушки, когда видит, как та за малую провинность схватила дворовую девчонку за волосы, а другой рукой «вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную девочку»[404]. Еще более примечательную картину наблюдает Сережа в Чурасове, при посещении многомиллионного имения двоюродной бабки Прасковьи Ивановны, супруги, как мы помним, неуемного распутника и садиста Куролесова. Но Куролесов, при всей своей преступной натуре, при всей дикой аморальности, был крепким хозяином, оставив жене прочное и богатое имение, за что был почитаем крестьянами и после своей ужасной погибели.

Вспоминая Прасковью Ивановну и «рассуждая при этом беспристрастно», повествователь характеризует бабку как «замечательную, редкую женщину». Явление такой личности, по его убеждению, в то время и в той среде, в которой она жила, есть уже само по себе изумительное явление. «Пользуясь независимостью своего положения, доставляемого ей богатством и нравственною чистотою целой жизни, она была совершенно свободна и даже своевольна во всех движениях своего ума и сердца. Мимо корыстных расчетов, окруженная вполне заслуженным общим уважением, эта женщина, не получившая никакого образования, была чужда многих пороков, слабостей и предрассудков, которые неодолимо владели тогдашним людским обществом. Она была справедлива в поступках, правдива в словах, строга ко всем без разбора и еще более к себе самой…»[405]

В то же время необразованная, непросвещенная, эта женщина «не могла быть во всем выше своего века и не сознавала своих обязанностей и отношений к тысяче двумстам „душам“ подвластных ей людей. Дорожа всего более своим спокойствием, она не занималась хозяйством, говоря, что в нем ничего не смыслит, и определила главным управителем дворового своего человека, Михайла Максимова. При этом она говорила: „Я знаю, что Михайлушка тонкая штука; он себя не забывает, пользуется от зажиточных крестьян и набивает свой карман. Я это знаю, но знаю и то, что он человек умный и незлой. Я хочу одного, чтоб мои крестьяне были богаты, а ссор и жалоб их слышать не хочу…“

В довольстве и богатстве своих крестьян она была уверена, потому что часто наводила стороною справки о них в соседних деревнях через верных и преданных людей. Ее крестьяне действительно жили богато, это знали все…»[406]