Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Это, далее, и мать Сережи, которая, по убеждению героя, вместе с русской дорогой («движеньем и воздухом») спасла его от верной смерти в малолетстве, поскольку ребенком он был весьма болезненным. «Моя мать не давала потухнуть во мне драгоценному светильнику жизни; едва он начинал угасать, она питала его магнетическим излиянием собственной жизни, собственного дыханья… Чудное целительное действие дороги не подлежит сомнению. Я знал многих людей, от которых отступались доктора, обязанных ей своим выздоровлением. Я считаю также, что двенадцатичасовое лежанье в траве на лесной поляне дало первый благотворный толчок моему расслабленному телесному организму…»[397]

Таким образом, женское, материнское начало питает и телесное, и духовное здоровье героя. Большая часть произведения посвящена семейной поездке маленького героя повести Сережи Багрова в родовое имение к деду и бабке, то есть теме восхождения к корням. В процессе этого восхождения и происходит непосредственное знакомство маленького героя с крепостной деревней. Так, по пути мальчик и его семья заезжают в Парашино, большое и богатое село, принадлежавшее тетке его отца Прасковье Куролесовой. Отец Сережи должен осмотреть в Парашине хозяйство и написать тетушке, все ли там хорошо, все ли в порядке. Подъезжая к селу, путешественники видят радующие глаз поля спелой, высокой и густой ржи. Молодые крестьяне и крестьянки, работающие на этих полях, весело приветствуют Сережиного отца, а он так же доброжелательно и ласково отвечает. Кланялись они и мальчику и называли его Сергеем Алексеичем, чего он до сих пор не слыхал и что его изумило, а непритворная радость на лицах и в голосе крестьян взволновала. Мальчик сразу же полюбил всех этих людей в ответ на их чувства. Однако это первое, радостное впечатление было несколько поколеблено дальнейшею беседою. Вот как она воспроизводится в восприятии мальчика.

«Отец мой продолжал разговаривать и расспрашивать о многом, чего я и не понимал; слышал только, как ему отвечали, что слава Богу, все живут помаленьку, что с хлебом не знай, как и совладать, потому что много народу хворает. Когда же мой отец спросил, отчего в праздник они на барщине (это был первый Спас, то есть первое августа), ему отвечали, что так приказал староста Мироныч; что в этот праздник точно прежде не работали, но вот уже года четыре как начали работать; что все мужики постарше и бабы-ребятницы уехали ночевать в село, но после обедни все приедут, и что в поле остался только народ молодой, всего серпов с сотню, под присмотром десятника»[398].

В неспешном повествовании Аксакова открывается повседневная практика хозяйственной жизни крепостного села, известная еще со времен радищевского «Путешествия…» (работа в праздник, причем на барском поле и т. п.). Мальчику здесь интересно все: что такое барщина? кто такой Мироныч?

Кто такой староста Мироныч, взрослым объяснить удается. Но вот что такое барщина, ему было понять весьма трудно. Между тем встреча с Миронычем производит на ребенка тягостное впечатление, поскольку им оказался «малорослый мужик со страшными глазами». К тому же матушка Сережи сразу же заключила, что «этот Мироныч должен быть разбойник», с чем, по сути, согласился и отец. Впечатление это в мальчике усилилось после посещения мельницы, где глубокое сочувствие к себе вызвал у него какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли «засыпкой», седой и хворый, весь белый от мучной пыли, часто задыхавшийся и кашлявший. Сережа попросил, чтобы «засыпку» положили в постель и напоили чаем. Отец, действительно, стал просить об облегчении жизни старика, об освобождении его от работы. На что староста вполне спокойно и прозаически отвечал: «Как изволите приказать, батюшка Алексей Степаныч, да не будет ли другим обидно? Его отставить, так и других надо отставить. Ведь таких дармоедов и лежебоков много. Кто будет старичьи работы исполнять?» Такое отношение к старичку-«засыпке» окончательно возмутило мальчика. Он все рассказал матери, и та стала требовать отставить Мироныча от должности. На что отец предъявил свои резоны, которые не очень дошли до сознания ребенка, и он был очень огорчен бессилием своего доброго папаши.

Чем более мальчик наблюдал труд крепостных земледельцев, тем более проникался к ним сочувствием. Он видел тяжело дышащих от работы людей, у иных из которых были обвязаны грязными тряпками пальцы на руках и босых ногах. Он слышал плач ребенка на жатве и обратил внимание, что в разных местах, между трех палочек, связанных вверху и воткнутых в землю, висели люльки. Он видел, как молодая женщина воткнула серп в связанный ею сноп, подошла не торопясь, взяла на руки младенца и тут же, присев у снопов, начала кормить его грудью. Невыразимое чувство сострадания овладевало мальчиком, а Мироныч между тем собирался сделать «лишний сгон», чтобы убраться вовремя, и стал просить разрешения у отца. Тот отвечал, что и крестьянам также надо убраться и что отнять у них день в такую страду — дело нехорошее. У Мироныча и на этот счет нашлись свои возражения…