Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Для понимания внутренней структуры столь трепетно создаваемого Аксаковым феномена — патриархального единства помещиков и крестьян — важна линия появления и утверждения в семействе Багровых жены сына старика Багрова, Софьи Николаевны. В этой связи отметим две линии этого направления развития сюжета. Одна — взаимоотношение молодой барыни с крепостными, а вторая — ее утверждение в семейной иерархии и в связи с этим взаимоотношения с дочерьми и прочими родственниками Степана Михайловича.

В отношениях с крестьянами у молодой жены Алексея Степановича с самого начала складывается непонимание и даже напряжение, возникающие в силу того, что она не признает для себя возможности приятия крепостнической основы этих отношений. Так, представляя невестку дворовым, Степан Михайлович рекомендует ее: «Ну, вот вам …молодая госпожа, а молодого барина вы давно знаете; служите им, когда придет время, так же верно и усердно, как нам с Ариной Васильевной, а они будут вас за то любить да жаловать» …Многие старики или старухи говорили простые слова усердия и любви или даже плакали, и все вообще смотрели на молодую радостно и приветно. Софья Николаевна была глубоко потрясена. «За что эти добрые люди готовы полюбить меня, а некоторые уже любят? — думала она. — Чем я заслужила их любовь?..»[394] Впрочем, такого рода вопросы никого, кроме молодой хозяйки, не заботят, и после совершения всех подобающих обрядов «началась попойка».

Старик Багров радушно принял невестку, но, несмотря на явное сердечное расположение, не преминул дать ей уроки относительно почтительного, в соответствии с нормами «Домостроя», отношения к мужу и слугам. Он заботливо начал «встраивать» молодую девушку в систему своих привычных отношений, и, как с удовлетворением сообщает Аксаков, эти уроки были с благодарностью и рвением приняты. Впоследствии Софья Николаевна, сохранив в отношении крепостных личную, в некоторой степени отстраненную позицию, тем не менее пользовалась их услугами в полной мере.

Что же до отношений Софьи Николаевны с родней мужа, то здесь ей пришлось изо всех сил бороться за «место под солнцем», поскольку у каждого домочадца давно было свое собственное, признанное всеми положение в семейной иерархии, право на определенную дистанцию, степень отдаления (приближения) к главе семейного клана Багровых. Борьба эта была жестокой и не только эмоционально-словесной, но и с «использованием» методов вполне средневековых. Так, когда молодые приехали в гости к сестре Алексея Степановича, то их положили спать в такое помещение, в котором им всю ночь пришлось бороться с нашествием крыс, в своей активности доходивших до того, что при погашенной свече они прыгали на кровать молодоженов. Пример этот Аксаков приводит, на наш взгляд, не только для того, чтобы показать жестокость внутренней борьбы внутри «клана» за место около его главы, но и как иллюстрацию того исходного безобразия, которое имеет место в семье одной из дочерей старика, Александры Степановны. В семье этой вопреки домостроевским нормам правит власть не мужчина, а женщина. Муж хозяйством не занимается, а проводит время в постоянных поездках по башкирским кочевьям, где напивается до бесчувствия. Семейный дом Александры Степановны в итоге стал походить на «берлогу», и порядки, как это демонстрируется нам на примере приезда в гости молодых, в нем тоже вполне дикие, а даже не домостроевские.

С новыми силами, желая развить и укрепить в сознании читателя идеи гармоничного единства помещика и крестьянина в их природно-трудовом бытии С. Т. Аксаков в автобиографической повести «Детские годы Багрова-внука» (1858) продолжает идейную линию, начатую в «Семейной хронике». Произведение открывается «отрывочными воспоминаниями» повествователя из его младенчества, когда он «с рыданиями и воплями повторял… одно и то же слово, призывая кого-то, и кто-то являлся в сумраке слабо освещенной комнаты, брал меня на руки, клал к груди»[395]. Речь идет о кормилице героя. Это явно символический образ, свидетельствующий о том, что повествователь — молочный сын своего народа. «Кормилица моя была господская крестьянка и жила за тридцать верст; она отправлялась из деревни пешком в субботу вечером и приходила в Уфу рано поутру в воскресенье; наглядевшись на меня и отдохнув, пешком же возвращалась в свою Касимовку, чтобы поспеть на барщину…»[396]

В произведении вообще отмечается огромное влияние женщин на становление детского мировосприятия героя. Это и упомянутая кормилица, и нянька, «странная старуха», пугавшая господских детей рассказами о привидениях, за что ее и сослали в людскую. Но она настолько сильно любила детей, что прокрадывалась к ним ночью, целовала их сонных и плакала.