Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Об авторском понимании роли народа в решении судьбоносных вопросов, в том числе и существования России как независимого государства в войне с французами, в дальнейшем нам еще придется говорить подробно. Пока же обратим внимание на те заметки, которые делаются Толстым в романе. Так, при изображении своих любимых героев, к которым, без сомнения, принадлежит почти все семейство Ростовых, Толстой не упускает случая подчеркнуть их близость к народу. В первую очередь это касается их характеров, свойственных им искренних проявлений чувств, открытости, непосредственности. Несколько особняком здесь, несомненно, стоит образ старшей дочери графа — Веры. О ней нам неоднократно сообщается, что она чересчур рассудочна, рациональна, а ее верные, справедливые замечания часто вызывают общую неловкость, при том, что возразить по существу ей нельзя.

В некоторой параллели с этим находится и авторское изображение предмета более высокого уровня — союзной русским австрийской армии. У австрийцев, как у Веры или ее мужа полковника Берга, все рассчитано, спланировано, отлажено, действуют они строго по предписаниям и, как надеялся сторонник наступления на Наполеона под Аустерлицем князь Долгоруков (Кутузов, как известно, стоял за уклонение от сражения), «выигрышнее позиций и представить нельзя». «Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию — чего же вы хотите еще?»[533], — говорит Долгоруков князю Андрею незадолго перед сражением и последовавшим затем разгромом союзных войск.

Что же произошло? Что, кроме точного расчета, действует в жизни? Почему часто «несправедлива» Вера и терпит фиаско хваленая австрийская расчетливость? Каково место разума, и на что, кроме него, следует надеяться человеку? Вот и Пьер, о котором речь впереди, начинает поиски своего нового пути в жизни с умствований масонов. («Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное»[534].) Так в толстовской прозе отзывается давно исследуемая русской классикой, в том числе и современником Толстого Гончаровым, проблема «разум — чувство, ум — сердце».

При всей своей декларируемой, а порой и реальной, жестко проявляемой (отношение к жене) нелюбви к сугубо рассудочному и потому неживому, не свободен от его влияния и князь Андрей. Правда, его зависимость от неживого имеет рафинированную форму: он всерьез хочет уподобиться своему любимому герою — Наполеону и постоянно мечтает то о своем Тулоне, то об Аркольском мосту. (По поводу последнего Толстой придерживался той версии, что на самом деле на нем император не остановил отступающие войска, а был смят ими и угодил в ров с водой.) До Аустерлица Андрей Болконский презирает неживое вовсе не за то, что оно неживое, грозящее живому смертью, а за то, что оно не обременено теми мечтаниями, которые владеют им. Эту несвободу брата тонко подмечает княжна Марья: «Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая-то гордость мысли»[535].

Подчиняясь жизненной логике, близкой логике неживого, князь Андрей пребывает в постоянном ожидании начала исполнения своей роли спасителя и героя. И вот приходит известие о поражении австрийцев. «Известие это было горестно и вместе с тем приятно (выделено нами. Поражение, смерть — явное проявление действия неживого, смерти. — С. Н., В. Ф.) князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе!»[536]

Но Тулона по-прежнему нет, и вместо него князю Андрею приходится исполнять будничную работу войны. И делает он ее, как показывает Толстой, бесстрашно и честно, так же, как, например, Тушин. Но при этом Болконского не оставляет мысль о том, что «все это было так странно, так не похоже на то, чего он надеялся»[537].

Наконец, ожидаемый случай. Увлекаемые отступающими австрийцами, бегут русские войска, и сам главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов обращается к князю Андрею с приказанием-просьбой-мольбой: остановите! Вот она, долгожданная возможность! И князь Андрей со знаменем в руке удерживает и поворачивает бегущих солдат, начинает атаку и падает, раненный в голову.