Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

В мире нет ничего, что может сделать человека менее подверженным смерти. Не обладают этой властью ни деньги, ни власть, ни слава. Все кончается смертью, которая может прийти сегодня, завтра, в любое иное время. Но все равно это ничто в сравнении с вечностью.

Эти вопросы постоянно занимают Пьера, и потому он с такой надеждой обращается к масонству, одна из семи добродетелей которого является любовь к смерти. В ней, этой добродетели, смерти отводится роль спасительницы человека от «бедственной жизни», которую он вынужден влачить в неустанных трудах, в которых утомляется его душа. Но если человек любит жизнь, как, например, Пьер, и не хотел бы ее скорого окончания? Это слабость, объясняют Пьеру масоны.

В своих стараниях понять природу смерти Толстой, как мы уже говорили, обращается к ее расширительному толкованию — как неживого, не осененного духовностью, аморального, наконец. И может быть, особенно тщательно технологию действия неживого по поглощению — умерщвлению живого (сбрасыванию его с его духовно-нравственного пьедестала) он демонстрирует на примере обольщения Наташи Анатолем Курагиным.

Как помним, граф Илья Андреевич для решения неотложных дел приезжает из деревни в Москву, взяв с собой Наташу и Соню. Здесь семейство оказывается вовлечено в круг влияния Элен Курагиной и ее общества, состоящего «из мужчин и дам, известных вольностью обращения». Само агрессивное действие неживого (искусственного) по ассимилированию живого Толстой показывает на фоне оперного представления, изображая его подчеркнуто иронически: «На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом, и стал петь и разводить руками.

…Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться»[545].

Оказавшись в театре после приезда из деревни и пребывая еще в «серьезном настроении», Наташа сперва смотрит на все происходящее с удивлением, недоумением и насмешкой. Оно даже кажется ей «диким». Отметим, что эту реакцию естественного, живого на искусственное, театральное, неживое Толстой развивает непрерывно, возвращаясь к нему несколько раз на протяжении всей IX и X главы четвертой части второго тома. Делается это, на наш взгляд, для того, чтобы лучше встроить происходящее с Наташей, ярче показать процесс «поглощения живого неживым», поскольку в этом околотеатральном человеческом, но все же искусственном мире все происходит так же, как и на подмостках с крашеными картонами. Показывая общение Наташи с Элен и ее братом Анатолем вперемешку с представлением на сцене сцен жизни, любви и смерти, Толстой подчеркивает не просто подобие, но принципиальную однотипность разворачивающихся событий.

В атмосфере театра на сцене и в жизни Наташу постепенно начинает охватывать состояние «опьянения». Она, подчеркивает Толстой, перестает понимать, где она и что с ней делается. В ее голове начинают мелькать неожиданные, не связанные между собой мысли. «То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидящего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее»[546]. В состоянии опьянения, в котором она находилась, все казалось просто и естественно. И в это время она увидела Анатоля, на лице которого читалось выражение «добродушного довольства и веселья». Анатоль расположился в партере рядом с Долоховым, который сидел в первом ряду, упершись ногой в рампу. Позой хозяина, развалившегося в кресле, как у себя дома, Толстой дает понять, что Наташа попала в чуждое ей прежде царство — царство неживого, царство смерти.

Здесь, в этом царстве искусственного, Долохов, Элен и Анатоль, как настоящие ангелы смерти, правят бал. При этом они, как и актеры на сцене, подделываются под живое. Делать им это тем более не сложно, что они действительно внешне красивы и вполне самоуверенны, так что Наташе они и все окружающее начинает казаться радостным и веселым. Невольно она и сама начинает подражать Элен, начав с простого — улыбнувшись Борису Друбецкому так же, как это делала графиня Безухова, а потом сев так, чтобы Анатолю лучше был виден ее профиль.