Во втором акте, действие которого как бы предваряет происходящее с Наташей, на сцене появляются какие-то люди с кинжалами, которые схватили героиню и утащили за сцену. В зрительном зале в это время Анатоль в продолжение второго действия беззастенчиво, в упор, разглядывает Наташу, но она не только не видит в этом чего-то дурного, но испытывает даже удовольствие. А Элен, поманив пальчиком графа Илью Андреевича, получает от него для Наташи позволение сидеть в ее ложе. Наташа перестает находить происходящее странным и, напротив, начинает считать его радостным и доставляющим удовольствие.
Появление в ложе Элен ее брата Анатоля у Толстого сопровождается ремаркой: «…в ложе …пахнуло холодом». Неживое несет с собой холод, и с замораживания горячей крови живого начинается его умерщвление. Вот и Анатоль, начиная околдовывать Наташу, приглашает ее на костюмированную карусель, то есть вновь в ситуацию имитации, подделки.
Живое — Наташа, поддаваясь (пока не понятно для нас, читателей, почему) тем не менее испытывает и удовольствие, хотя и вместе с тем беспокойство. «…Почему-то ей тесно, жарко и тяжело становилось от его присутствия. …Глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ею совсем нет той преграды стыдливости, которую всегда она чувствовала между собой и другими мужчинами. …Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею»[547]
.Не оказывает Наташе спасительной помощи и отец, не понимающий происходящего. Его взгляд лишь говорит: «Весело, ну я и рад». Сама же Наташа, хотя и чувствует, что в поведении Анатоля есть «неприличный умысел», противиться не в силах. «…Его близость, и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. …Она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
…Наташа вернулась к отцу в ложу,
…В четвертом акте был какой-то черт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски и он не опустился туда. Наташа только это и видела…»[548]
Вдруг, внезапно вспомнив об Андрее Болконском, Наташа ужасается. Все, в том числе и вся прежняя ее чистота любви к князю Андрею, кажется ей темным, неясным и страшным. «Погибла», — думает она, но найти возможность противостоять не может. Осознав, что между нею и Анатолем не осталось преград, Наташа признается Соне: у меня нет воли, он — мой властелин, я — раба его. Жизнь-спектакль состоялся: неживое поглотило живое.
Что же представляет собой Анатоль, этот слуга неживого, «мужская Магдалина», воплощение Элен? Толстой не приписывает ему никаких демонических черт, которые бы делали его власть неодолимой. Он всего лишь уверен, что жить, кроме как ради своего удовольствия, нельзя. Что никогда в своей жизни он не сделал ничего дурного. Он не был способен «обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на других, ни того, что может выйти из такого или такого поступка. Он всегда был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. …И так как …обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и со спокойной совестью высоко носил голову»[549]
.Бездуховное и аморальное, составляющее существо того, что Толстой называет искусственным, есть инобытие смерти, ее реальное присутствие в человеческой жизни, в естестве каждого. Неживое в своем путешествии по реальному миру неминуемо ведет к гибели живого. Гибнет Наташина любовь к князю Андрею. В какой-то части своего естества гибнет сама Наташа и князь Андрей. Нравственно страдает Пьер, пребывая в положении мужа Элен. Но так же страдает он и от того, что случилось с Наташей. Во всяком случае, «милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости»[550]
. Именно такими словами, единственный раз, Толстой определяет поступок Наташи. Но как и почему он стал возможен, на это ответа нет. Впрочем, такое положение лишь усиливает впечатление об иррациональной силе неживого, проявления смерти в повседневной жизни человека.