Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Свое исследование феномена смерти Толстой продолжает и в заключительном, четвертом томе романа. Однако если ранее его внимание было сосредоточено преимущественно на самом факте смерти, на том, как смерть «действует», в том числе и в своем проявлении в качестве искусственного, то теперь его больше интересует отношение к смерти героев романа, обреченных на смерть, поставленных на грань «жизни-смерти». К этим персонажам, безусловно, относится смертельно раненный и умирающий князь Андрей; арестованный и приговоренный, как он думает, к расстрелу Пьер; больной и знающий о своей неминуемой гибели Платон Каратаев; это, наконец, несмотря на мгновенность происходящего умирания, Петя Ростов. И если размышления или переживания названных героев в связи с жизнью и смертью полны и глубоки, то без внутреннего анализа совершающегося процесса, равно как и вне поля авторского интереса, остается факт смерти «антигероев», например Элен Курагиной, или рана ее брата Анатоля. В чем, кстати, также не исключен авторский знак: неживое родственно смерти, оно — ее инобытие, и, значит, в самом факте перехода от жизни к смерти нет существенного предмета для исследования.

В том, как умирает князь Андрей, Толстой, может быть, наиболее внимательно пытается рассмотреть феномен великого таинства того, что есть смерть. В этой связи нам нужно отметить, что вынесение этого явления в ряд смыслов и ценностей создаваемой писателем мировоззренческой системы получает серьезное обоснование. До того как это обоснование было сделано, смерть в ее упрощенном понимании, как «не-жизнь», по всей видимости, не заслуживала столь значимой толстовской интерпретации. Она в лучшем случае могла определяться как своего рода «антиценность». Однако после того толкования, которое она получила в «Войне и мире», а также в ряде других произведений, в том числе и позднего периода творчества, о чем речь впереди, это понятие и феномен при разговоре о русском мировоззрении уже не могут быть обойдены.

Вот как Толстой подводит читателя к этому непростому смысловому повороту. «Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и — по той странной легкости бытия, которую он испытывал, — почти понятное и ощущаемое»[556].

Легкость бытия — внешнее проявление более глубинного состояния, которым проникается князь Андрей, после того как освобождается от «страшно мучительного чувства страха смерти». Освобождение наступает в тот момент, когда он после смертельной раны очнулся на перевязочном пункте. В это время и по собственному ощущению, и по однозначной реакции окружающих ему становится ясно его истинное состояние — неизбежность смерти. То есть страх смерти исчезает в тот момент, когда вопрос о возможности дальнейшей жизни уже определенно решен, и решен отрицательно. В этот момент «он уже не боялся смерти и не думал о ней», а «в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни»[557].

Отречение от земной жизни князя Андрея происходит по мере того, как он вдумывается в открытое ему начало не земной, а вечной любви. Сущность этой любви — «всех любить», «всегда жертвовать собой для любви» — означает в обычной жизни «никого не любить», «не жить этой земной жизнью». И чем больше он проникается этим «началом любви», тем больше он отрекается от жизни, тем совершеннее уничтожает «ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью». Вот это «любить всех» — как условие стирания границы между жизнью и смертью — и стало очевидно князю Андрею.

«Вечная любовь» — не то, что человек испытывает в жизни, когда он испытывает привязанность к отдельным людям. Понимание этого приходит к князю Андрею через временное отрицание любви вечной, а именно после того, как ночью в Мытищах в комнату к раненому входит Наташа. В момент их встречи «любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни»[558]. Что же такое в таком случае земная любовь человека, и как человек в течение своей земной жизни может не любить? Или, если в такой формулировке вопрос поставлен не верно, то что такое любовь земная и любовь вечная, и почему вечная любовь возможна только после исчезновения земной?

В дальнейшем анализе феномена смерти особенно важны страницы романа, на которых Толстой рассуждает о состоянии князя Андрея в последние два дня, когда началась окончательная «нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу»[559], состояние которое Наташа назвала «это сделалось с ним».