Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Истина, что есть две любви — любовь земная как привязанность к отдельному живому и «вечная любовь», не связанная с живым, — не умещается в сознании князя Андрея. «„Любовь? Что такое любовь? — думал он. — Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику“. Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне личное, умственное — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул»[560]. В этом рассуждении Толстого обратим внимание на замечание «но это были только мысли». Толстой, как и всякий человек, не в силах разгадать тайну вечной любви, но в отличие от других людей он вплотную приближается к грани, разделяющей земную и вечную любовь, и отдает себе отчет в принципиальной неспособности человека перейти эту грань и тем самым приблизиться к пониманию любви вечной.

Замечание об ограниченности разума вовсе не парадоксально. Мы еще вернемся к теме разума и чувства у Толстого (души и сердца, как это формулировалось у других классиков русской литературы). Пока же приведем знаменательный толстовский вывод, завершающий одно из его рассуждений о деяниях Александра I и Наполеона: «Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, — то уничтожается возможность жизни»[561]. Мысль эта обозначает границы авторских прозрений о любви и смерти.

Продолжая рассуждения о смерти, Толстой все более склоняется к тому, что вечная любовь, стирающая границу между жизнью и смертью, есть любовь истинная. Эта истина делается явственной во сне князя Андрея, в котором к нему приходит смерть. Он просыпается от сознания того, что он умер, и понимает, что смерть есть пробуждение. «Вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его. …С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна — пробуждение от жизни»[562]. С этого момента душа князя Андрея покидает тело, за которым Наташа и княжна Марья продолжают ухаживать, несмотря на то, что его уже нет. При этом «обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускается от них куда-то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо»[563].

Страницы, на которых Толстой посредством образа князя Андрея предлагает рассуждения о природе смерти, завершаются разговором Пьера с Наташей и княжной Марьей о том, как умирал князь Андрей. И здесь вновь автор романа подтверждает найденное им решение в ответе на вопрос как не бояться смерти. Оно — в стремлении живого к нравственному совершенству. «…Так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного: быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти»[564]. Так Толстой говорит словами Пьера.

Анализ феномена смерти рассматривается Толстым и посредством событий, участником которых становится Пьер Безухов. Вот Пьер оказывается в плену и обвинен в поджигательстве. За это его, кажется, намерены казнить: после допроса у маршала Даву Пьер не знает своей судьбы, не знает, хотят ли его казнить или нет. Вместе с тем он видит, что его не желает казнить ни маршал, ни его адъютант, ни даже производящие расстрел французские солдаты. Тогда кто же ведет его к месту расстрела и заставляет смотреть на совершаемое убийство пятерых русских людей? «На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. „Да кто же это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?“ — на секунду блеснуло в душе Пьера».

«Это, — отвечает Толстой, — был порядок, склад обстоятельств.

Порядок какой-то убивал его — Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его»[565].

При том, что любовь при жизни отделена от любви вечной и любовь вечная в ней не проявляется, устройство земной жизни без любви, без морального закона оказывается ужасным. Это становится очевидно при сравнении разных видов смертей, о которых идет речь в романе. Так, смерть как гибель в сражении, как смерть от старости или болезни, как медленное умирание от раны — все эти смерти не идут в сравнение со смертью как казнью, когда смерть выступает как «страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать», свидетелем чего стал Пьер. Эта смерть оказывается наиболее ужасной.