Русское окно

Алиса разделась и голая встала у углового окна. Вид на небольшой парк и корабли в гавани пересекала стальная конструкция железнодорожной эстакады. Луч солнца, проникший сквозь щель в деревянных жалюзи, поднятых под самый потолок, впился в лицо Алисы. Она щурилась, растягивая губы в улыбке. Ей нравилось тепло радиатора. Руди положил руки ей на плечи, она повернулась и прижалась к нему, как будто только это касание удерживает ее в жизни. Мысль о полных бедрах Алисы, о том, как она вскакивает на кровати и крепко охватывает его ногами в момент, когда он проникает в ее тело, возбудила Руди. Не отрываясь от ее губ, он сбросил с себя одежду на пол. Он целовал ее шею, груди, и с каждым движением, с каждой мыслью, мгновенно проносящейся в сознании, Руди терял самообладание, возбуждение росло, и в момент слияния в нем оставалось только имя этой женщины. Да, это был трюк, с помощью которого он поначалу справлялся с навязчивым видением – выстроившиеся в длинную очередь его голые предшественники. И не ревность вызывала осознание того, что эти безымянные личности наслаждались телом женщины, которая в этот миг принадлежит ему, но мысль о том, что для многих из них она была просто давно забытым объектом или же существует в сознании бывших любовников всего лишь как смутное воспоминание о знакомстве в поезде, краткая авантюра на летнем отдыхе, безымянное лицо с фотографии, сделанной однажды утром после празднования дня рождения, третья слева в первом ряду, со стройной фигуркой, подчеркнутой майкой в обтяжку грудью и с широкой улыбкой, являющейся, вероятно, следствием ночного спаривания с одним из молодых людей на той же фотографии. Возможно, потом она поддерживала случайные связи, разряжалась, становилась средством улучшения метаболизма, пробовала и сама была распробована, как пробуют любимое блюдо или бутылку хорошего вина. Да, был вечер, полный осознания того, что это полезно для здоровья, что тело питается удовольствиями, что его милая лежала в одной только рубашке и чья-то рука по-хозяйски лежала на голом бедре; и более того, была ее первая ночь, когда она продиралась сквозь кусты надуманных воспоминаний, желая вырваться из семейных пут, бежать от скучной жизни, утомительной учебы. Или, что еще хуже, ничего такого не было, просто любопытство; случайный тип мужского пола в первую ночь.

И вот он уже не с той особой, с которой лежит сейчас, а с придуманной, не способной принимать вещи и людей такими, каковы они есть. Да, именно в таком порядке: вещи, потом люди. Потому что о людях он судил по окружающим их вещам. Убежище просторной квартиры с высокими потолками, украшенными лепниной, резное дерево в огромной прихожей, мраморный пол в ванной, эмалированная раковина и ромб зеркала, запах холода и пыли, принесенный из таких разных пространств, от подвала семейного дома в родном местечке и театрального лабиринта в городе своего взросления до будапештской гарсоньеры на бульваре Эржебет и, позже, до холодных пространств фирмы «Парадизо».

Руди сам строил свою родословную. С каждой новой пристройкой изменения происходили там, где на первый взгляд ничего не изменилось, в тех заброшенных затонах памяти, где жива только дремота в объятиях окончательного порядка. Тем не менее тихая работа материала, перемена освещения, неприметная механика, благодаря которой и немота обретает звук, все это оставляло следы, предназначенные будущему археологу.

А ведь могло быть и так