Русское окно

Терраса во дворе дома на крутой улице Королевича Марко была студенческим адресом Руди во все его белградские годы. А было таковых семь. И было решение не возвращаться, понимание того, что города, как и женщин, завоевывают; была известная расслабленность в понимании того, что всем писано проиграть, но только каждый по-своему воспринимает горький вкус поражения. И конечно же, сроки отказа от всего бывают различными. Где бы он ни оказался, всюду сталкивался с бесперспективностью, были ли то книги на полках библиотек или девушки в прокуренных дискотеках. В надежном укрытии своих девятнадцати лет он упивался ролью проигравшего, беспричинного бунтаря. К приемным экзаменам в Академию он подготовил Чехова, «Лекцию о вреде табака», и монолог из «Фауста» Гете. Два года в драмкружке провинциальной гимназии казались Руди артистическим прошлым. Невозможность полностью овладеть ролью, достичь необходимой концентрации, чтобы преодолеть себя, приспособить внутреннюю структуру к появлению нового существа и создать еще одно лицо собственного духа следовала за ним как призрак с первых шагов по сцене и не желала покидать его. Но Руди не сдавался, он был уверен, что преодолеет все. Время от времени его охватывала дрожь, словно он идет по улице мимо распахнутого полуподвального окна, из которого несет стужей. Дрожь от удовольствия, что он идет против течения, но и тоска от того, что этого никто не замечает. Он рано заразился неизлечимым вирусом непонимания, укрылся за стенами высокой самооценки, позволил тени недооцененности, этому призраку, возникающему в начале любого пути, стать своим постоянным спутником, собеседником, своим вторым «я». И это второе «я» находило для него удобное объяснение всякому поступку, сужало пространство всякими непредвиденными шагами, связывало его талант; это второе «я» не подвергало сомнению его самосознание, закрывало все двери и сделало его правителем королевства, в котором противоречие намерений и решений лишает возможности любых действий.

Первый визит Руди в Академию: панический испуг при виде того, как легко другие навязывают себя комиссии, явно демонстрируя предсказуемое поведение (такой диагноз он поставил); ревность и ненависть к коллегам, одной ногой уже вступившим на подмостки, к клоунам, единственным даром которых была развязность; испуг из-за того, что более слабые кандидаты были убеждены в собственном успехе. Он не понимал, что только энергия, освобожденная в результате усилий, может пленять и завоевывать, что только она определяет уровень таланта, потому что без усилий он остается всего лишь золотой монетой на дне колодца. Руди не признавал, что талант не зависит от любых норм, любых категорий морали, что он сам по себе есть данность и потому не требует никакого разрешения для собственного проявления. То, что Руди воспринимал как дешевую легкость, на деле было воплощенной свободой перемещения иного в себе самом, постижением полной силы, осуществлением максимума актерского дарования в тот момент, когда это необходимо – на сцене. Итак, впервые провалившись на приемном экзамене, Руди попытался объяснить это не собственной неудачей, а успехом других, на его взгляд менее одаренных, как будто именно он сам обладает полномочиями верховного арбитра, и занялся сомнительной работой по сбору доказательств несправедливости мира, тем самым поставив под сомнение возможность каких-либо перемен. Он хотел завоевать не воюя, полюбить не любя, сделать не делая, играть не играя.