Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Почему это стало возможно? Потому что в стране продолжало существовать противоположное «абсолютизму» течение, «поддерживавшее старую традицию шведской политической жизни. Конституционализм, который в аристократической форме был представлен в государственном совете… не умер. Совет сумел сохранить своё влияние в период пребывания Карла XII в Турции, и ходили даже слухи о готовящемся государственном перевороте. На сессии риксдага в 1713–1714 гг. оппозиция выступила уже открыто, а позднее оппозиционные настроения получали молчаливое выражение в нежелании многих чиновников служить неограниченному абсолютизму и в их критике положения в стране. Давно уже считались с возможностью, что „здесь должны произойти какие-то перемены“»[412].

То есть даже при «абсолютизме» в Швеции не исчезли и другие политические субъекты, кроме королевской власти, опиравшиеся на сословную самоорганизацию. Они были «придавлены» сильными королями — Карлом XI и Карлом XII, но лишь только корона ослабела, тут же смогли взять реванш. В России подобные субъекты отсутствовали, в ней верховная власть господствовала почти безраздельно. Перенимаемые бюрократические элементы шведской системы управления на русской почве только усиливали и без того могущественное самодержавие.

Конечно, в «западничестве» Петра был не только прагматизм, но и искренняя увлечённость чудесами европейской цивилизации. Но всё же главной страстью «державного плотника» всегда оставалось стремление к внешнеполитическому могуществу, обретаемому через победоносные войны. Это хорошо видно по его политике — лишь только закончилась Северная война (1721), начался Персидский поход (1722), а дальше планировались присоединение Мадагаскара и завоевание Индии. Европеизм призван был лишь давать необходимые для военной экспансии организацию и технику, а вовсе не являлся самоцелью. «Результатом деятельности Петра Великого было то, что мы, получив хорошее регулярное войско, стали сильною военною державою, а не то, чтобы мы изменились в каком-нибудь другом отношении… Напрасно думают, что реформа Петра Великого изменяла в чём-нибудь состояние русской нации. Она только изменяла положение русского царя в кругу европейских государей. Прежде он не имел в их советах сильного голоса, теперь получил его благодаря хорошему войску, созданному Петром», — справедливо писал ещё в начале 1860-х гг. Н. Г. Чернышевский.

Характерно, что при Петре, как и при его предшественниках, самовольные поездки за границу продолжали считаться изменой, русские могли выехать в Европу только по монаршему приказанию или разрешению. И, думаю, можно считать вполне отражавшими истинные взгляды царя-«западника» его слова, приведённые А. И. Остерманом: «Европа нужна нам ещё несколько десятков лет, а потом мы можем повернуться к ней задом».

«В народе тягости много»

Петровские преобразования легли на народную жизнь тяжким грузом. Непрекращающиеся войны, резкий рост (примерно в три раза!) налогового бремени и различных повинностей, ломка устоявшихся обычаев… Всё это сопровождалось настоящей вакханалией государственного насилия. Вот, например, какие методы применял для проведения переписи населения 1721 г. (от которой, зная её фискальный характер, многие укрывались) в велико-луцкой провинции некий полковник Стогов: «…чинил многие обиды, посылал многократно офицеров и при них драгун и солдат по многому числу в уезды в шляхетские домы, и забирали днём и ночною порою дворян и жён их и привозили к нему… и держал тех дворян и жён их под крепким караулом в казармах многое время; також… людей и крестьян ста по два и по три человека… держались в казармах… многие числа под жестоким караулом. И, держав под караулом, многих дворян пытал; также из людей и крестьян многих пытал же, от которого его за караулом многого числа людей от тесноты и от жестоких его пыток, как шляхетства, так людей и крестьян безвременно многие и померли. И от таких его Стогова обид великолуцкой провинции обыватели пришли в великий страх, бить челом и доносить на него не смеют».