Русское воскрешение Мэрилин Монро

– Какая разница, если вы играете в агента 007? Так вот, Джеймс Бонд, мы не братья Кеннеди, чтобы нам делить одну Мэрилин Монро. – Как американский дипломат, он должен был понять, каких братьев я имел в виду. – Yes, sir, that’s my baby! – добавил я по-английски, полушутливо – полусерьезно. Это были слова из американской песенной классики тех времен, когда блистала настоящая Мэрилин Монро, и каждый взрослый американец знал их. Означало примерно: Да, сэр, это моя девочка. Но Форд ответил мне словами из другого куплета той же песни:

– No sir, that’s my baby now! – это звучало уже иначе: Нет, сэр, теперь это моя девочка.

После этого я как-то смешался и поглядел на Мэрилин. Она с испуганной, и, одновременно, обворожительной улыбкой перебегала с одного лица на другое, ничем не выдавая своего окончательного выбора. Поэтому непроизвольно я снова очень вежливо взял Форда под локоть.

– Get off me, or I’ll beat shit out of you! – неожиданно грубо сказал мне тот.

Форд сказал мне плохие слова, по смыслу они означали: отвали или я вышибу из тебя все дерьмо. Меня это не устраивало. Но говорить еще какие-нибудь слова, да еще по-английски, – тоже. Я очень обиделся и схватил его по-русски за грудки, вернее, за ворот рубашки, и она затрещала у него на шее. Схватил я его только от обиды, бить я его не хотел, тем более, что так не начинают серьезную драку. Но американец не знал русских манер, ему было отвратительно любое чужое прикосновение в этой стране. Я почувствовал короткий удар в живот, – мой многострадальный, еще не совсем отошедший за три дня, живот, – и сразу в челюсть. То была «двойка», тоже любимая мной когда-то в молодости и часто практикуемая.

Этот двухметровый Джеймс был настоящий Бонд: я перевернулся от его удара, почти оторвался от земли, и рухнул ко входной двери. О’кей, это был классный нокдаун. Но вместо рефери, отсчитывающего секунды всей пятерней, ко мне с визгом бросилась Мэрилин.

– Коленька, милый, за что он тебя! – визгнула она по-русски. – Тебе очень больно?

Я встал на ноги без ее помощи. Считал секунды тоже самостоятельно: их было только семь. Поэтому наш первый раунд, раз уж он начался, мог теперь, по всем правилам бокса, продолжаться дальше. Теперь до нокаута.

Я плюнул розовым на ковер и встал в боксерскую стойку. Взглянув на меня, Форд сначала ухмыльнулся, а потом даже громко хохотнул. Я сказал по-английски, и опять вместо рефери на ринге, – «box», и сделал нетвердый шаг вперед.

Но сил у меня хватило только повиснуть у него на плечах в тесном клинче. И в самое ухо я услыхал, пополам со смехом, – брейк, брейк, – теперь Форд играл в рефери.

Я резко откинулся от него, не желая получить вдогонку что-нибудь тяжелое. И правильно сделал, его кулак только скользнул по моему лицу, тому захотелось поскорее закончить со мной. Но этим он выдал очень важное: он и не подумал защищать свое лицо, он не ставил меня после нокдауна – ни в грош, ни в цент.

Я не стал его разочаровывать. Удерживая его левым «джебом» на расстоянии, я попятился назад, но как бы еще и угрожая правой по корпусу. На это он и купился, и подставился. Это бы настоящий «панч». К сожалению, он получился у меня в его правый висок, – что весьма для него опасно. Но зато по всем правилам профессионального спорта.

Джеймс резко дернул от удара головой, глаза у него сверкнули и сразу потухли. Двухметровый, тяжеленный и очень красивый, он рухнул под лестницу и замер. Мэрилин с криком «Джеймс» бросилась теперь к нему, потом, как разъяренная кошка обернулась ко мне и закричала по-русски:

– Ты убил его, ты убил моего Джеймса!

Я и сам сначала испугался, – черт его знает, может, и правда убил?

Но нет, не убил, все оказалось хорошо, просто научил хорошим манерам. Когда тот зашевелился, Мэрилин забыла обо мне, и всю свою ласку и нежность вылила на него. Мне стало противно, я пошел к двери, вон из этого дома и на крыльце встретил Ленина с Пурбой.

Ленин выглядел уставшим, и он только кивнул мне. Но у Пурбы, когда он увидал меня, глаза вдруг расширились в испуге.

– Что с тобой случилось? – воскликнул Пурба.

Он протянул руку к моему лицу и легко дотронулся. Я скривился от боли – похоже, у меня на лице был большой синяк.

– Этого у тебя раньше не было! Я ведь тебя предупреждал у Мавзолея – всем вам будет несчастье!

19. Накануне

Вечером Ребров сидел у телевизора и смотрел новости. На всех каналах были похожие картинки: на улицах и площадях толпы возбужденных людей, на трибунах коммунисты, и крупным планом – Ленин, Ленин, Ленин…

Он пощелкал кнопкой пульта, но от прочей цветастой дребедени его только замутило. Голова его была занята совсем другим. Наконец, он выключил телевизор, достал телефонную трубку и набрал по бумажке номер. Через несколько секунд абонент ответил, но Ребров не издал ни звука, он только слушал. В голосе из телефонной трубки появились уже раздраженные нотки:

– Да не сопите вы! Кто это?

– Твоя смерть, Коля, – медленно сказал Ребров. Его собеседником был Николай Соколов, частый сыщик, нанятый Фоминым.

Возникла пауза, замолчали оба. Следующие слова сказал Соколов: