Русское воскрешение Мэрилин Монро

Я отвел и потупил глаза. Тонкая рука была уже в моей ширинке, и начинала нежно и умело массировать мои гениталии. Я шумно вздохнул: выхода для себя в этой ситуации я не видел. Через несколько секунд никакого выхода мне уже не требовалось: я начал отдаваться. Я откинулся на спинку сидения, безвольно раздвинул и расслабил свои ноги.

Но у нее возникли трудности с движением своей руки в моих тесных джинсах. В них стало очень тесно, для ее руки там просто уже не хватало места. И, к последним остаткам моего сознательного ужаса, она вдруг решительно вытащила все мое хозяйство из ширинки наружу.

– Как тут красиво! – услыхал я голос Ильича.

Из последних своих сил я открыл глаза и взглянул на Ленина, он смотрел в окно: мы съезжали с Воробьевых гор на мост, и как будто летели над рекой, над крутым лесистым берегом, над Лужниками, и впереди виднелся уже купол гигантского стадиона…

– Божественно… – подтвердил я, с трудом ворочая языком, и опять прикрыл глаза.

Апогей все не наступал, как Мэрилин не старалась его приблизить, а уже истекали последние минуты нашей поездки.

– Сегодня я уйду от вас. Это мой последний день, – сказал вдруг громко Владимир Ильич. Я отчетливо помню его слова, но не среагировал тогда на них должным образом. – Слушайте меня, прошу вас, я скажу вам самое главное, этого я никогда и никому не говорил…

Владимир Ильич говорил что-то очень и очень важное, но его слова никто не услыхал. Пурба по-русски не понимал, шофер был приучен не слушать партийные разговоры, а мы с Мэрилин были заняты.

Мой личный взрыв прогремел, когда мы уже подъезжали к самому стадиону. Я услыхал короткие сирены нашей полицейской машины, Мэрилин сделала что-то рукой, и я взорвался. Я провалился в бездну, и поэтому плохо помню, как полиция провеза наши машины сквозь толпу, как мы въехали на вытертую за лето траву стадиона, и под оглушительный гром и рокот стотысячных трибун, подвезла нас к выстроенной посередине футбольного поля сцене с высоченным навесом. Здесь я начал приходить в сознание и застегнул плохо слушающейся рукой молнию на джинсах.

– Мы приехали, любовь моя! – воскликнула Мэрилин, обращаясь к нам обоим. Быстрым движением она достала из складок платья кружевной платочек и вытерла им руку. – Боже мой, сколько тут людей! Они все так нас хотят?

21. Пламя

Только поднимаясь по ступенькам на сцену, я отчетливо увидал, что было вокруг. Высоченные трибуны стадиона были переполнены, они кипели. Люди как будто переливались с них, как жидкость, и растекались бурливым половодьем по всему полю. Бессильные остановить эти толпы, цепочки редких дружинников с повязками и полицейские были просто вынесены и почти прижаты к доскам сцены, и давно перестали кого-либо сдерживать. Над каждым сектором стадиона возвышались гигантские экраны. На каждом из них, в цвете, крупным планом, и в реально мгновенном времени, транслировалось все, что снимали в этот момент телеоператоры, – ползающие и лазающие со своими камерами по всей сцене и вокруг нее. Когда я взглянул на один экран, на нем крупным планом Владимир Ильич, только что взошедший на сцену, уже улыбался десятиметровыми губами и, приподняв ладошку к виску, помахивал ею в дружеском приветствии.

Рокотом водопада, или даже громом местного салюта, – встретили эту картинку экрана стотысячные трибуны стадиона. Как будто здесь забили решающий гол на главном чемпионате, как будто, наконец, это свершилось, что столько лет болельщики ожидали. И трибуны на моих глазах стали менять цвет: все вставали со своих мест.

Я ступил с последней ступени лестницы на доски невысокой сцены и огляделся. Во внутренней ее части, под навесом, сидели и стояли музыканты со своими инструментами. Это была знаменитая на весь мир рок-группа, я узнавал даже многие лица. Наша кавалькада въехала на футбольное поле как раз на середине их главного хита, и они прервали его на полуслове, чтобы тоже приветствовать нас. Все улыбались, все были счастливы, и только ждали сигнала, чтобы начать исполнять хит заново, теперь в компании с живыми Лениным и Мэрилин Монро.

Я взглянул вниз, под ноги, – футбольное поле подо мной пестрело и шевелилось сидящими и лежащими. Ближе к сцене поле было желтым: здесь расположились кришнаиты, все, которые смогли добраться сегодня до столицы и протиснуться на стадион. Они сидели, как в легком трансе, покачиваясь и напевая мантры, позванивая колокольчиками на ногах и руках.

Вдруг вместо победного рокота над стадионом пронеслось стотысячное «О-о-о…», как будто пропустили в ворота гол, и я снова взглянул на экран. На всех экранах был теперь йог Пурба, во весь рост. Голый как щека младенца, в одной набедренной повязке, – он стоял, сложив обе ладони и склонив голову в безмолвном и покорном приветствии. Стадион снова радостно зашумел: величайшее в этом веке представление начиналось…