Русское воскрешение Мэрилин Монро

Увидав так близко от себя Сталина, Ребров оробел, даже стал заикаться. Но вид несвежей майки и кальсон сделали свое дело: этот гостиничный Сталин лишь напоминал того гордого Сталина, которого он видел во френче на экране телевизора. Поэтому Ребров стал смелее.

– Товарищ Сталин, я быстро, мне только бы узнать у вас…

– Ты кто?

– Я – Ребров, я ваш друг… Я вас очень уважаю. Но мне только узнать…

– Что тебе! Говори!

– Мне только узнать… Вы настоящий?

Когда час назад Ребров услыхал репортаж Си-Эн-Эн из Тбилиси, увидал родственников настоящего Сталина, отрекающихся публично от того, кого, затаив дыхание, он слушал за минуту до этого, тогда он сразу вспомнил о Левко. Ребров вспомнил последние слова того: «Убей Сталина», «Это вздернет биржи, мы отыграемся».

Жизнь Реброва заканчивалась. Разрушенная алкоголем с подросткового возраста печень отказывалась служить ему. Заменить ее на новую – опять не оказалось денег. Теперь оставалось только дожидаться смерти. Да если бы только дожидаться, – но ведь надо было еще корчится все это время от боли!

– Товарищ Сталин, вы настоящий? – повторил Ребров.

Ребров стоял перед Сталиным, полусогнувшись, – распрямиться или поднять выше голову перед ним казалось ему непочтительным. Он стоял так и ждал приговора себе: жизнь или смерть. Такой же, в точности, приговор будет выноситься сейчас и самому Сталину: жить ему или умереть в гостиничном номере от рук больного бандита. Но Ребров не посмел бы поднять руку на настоящего Сталина, – или на его клона, – разницы Ребров не понимал. Но если бы тот оказался ряженым, то туда ему и дорога, – потому что за базар на мировых биржах придется ему ответить, прежде всего, перед самим Ребровым. Ответить смертью, как и полагается за такие дела. Левко пообещал, что это «вздернет биржи», он отыграется, и Ребров тогда получит новую печень и жизнь.

– Я – Сталин! Ты что, в телевизор не смотрел?

– Я смотрел… Я вам верю, товарищ Сталин, но только…

– Чего тебе еще!

– Мне бы только удостовериться…

– Тебе что, паспорт показать?

Сталин выпил за последний час целую бутылку коньяка. Он успел за это время указать генсеку Фомину его настоящее место, поэтому уверенный тон был самым естественным.

– Мне паспорт ваш не нужен…

– Тогда убирайся, я устал.

У Реброва не было никакого плана, когда он входил в этот гостиничный номер. Он думал, что увидит близко лицо Сталина, и сразу поймет – ряженый тот или нет. Или он только услышит его перепуганный голос, – и тоже все поймет. Ребров повидал людей перед смертью, и в этом бы он не ошибся. Но теперь он был в растерянности. Сталин его не боялся, и это останавливало Реброва. Он растерялся, повел по номеру глазами. И тогда его взгляд упал на кипятильник в пепельнице. Ему уже раз приходилось пользоваться таким.

– Товарищ Сталин, вы меня простите, я не со зла. И вы меня потом, если что – расстреляйте, не жалейте, – или я сам повешусь… Но только сейчас вы меня простите!

Ребров кинулся к Сталину, схватил его за руку и вывернул ему ее за спину. Тот негромко вскрикнул от боли.

– Товарищ Сталин, мне бы только удостовериться…

Сталин даже не сопротивлялся, прогнув спину колесом под вывернутой сзади рукой. Он был пьян, поэтому боль переносил хорошо. Но Ребров сразу схватил из пепельницы и остывающий в ней кипятильник, оттянул Сталину резинку на кальсонах и бросил кипятильник врутрь. Сталин еще раз вскрикнул, но пока еще только от неожиданности.

– Подождем, пока нагреется… Вы уж простите. И скажите мне всю правду. – Ребров перегнулся через стол к стене и вставил штепсель нагревателя в розетку.

Оба замолчали. Ребров из уважения, а Сталин, с ужасом прислушиваясь к ощущениям своей кожи под кальсонами. Уже через минуту Сталин кричал:

– А-а! Больно! А-а! Уберите это, а-а!

– Кто ты, отвечай! Сталин?

– А-а! Пожалуйста, уберите, очень больно! ?– у столика уже сильно пахло паленым.

– Ты кто? Иосиф Виссарионович?

Если бы не коньяк, Сталин кричал бы еще громче:

– Да какой я Сталин! Я актер из Саратова! Я – актер! Уберите это скорее! А-а-а!

Ребров вырвал штепсель за шнур из розетки и отпустил Сталину вывернутую руку. Сталин сам, обжигаясь и всхлипывая, вытаскивал из своих кальсон нагреватель. Не обращая на него больше никакого внимания, Ребров отошел к окну и вынул мобильник.

– Левко, ты где? Я у Сталина. Он не Сталин, – ты слышишь меня! Он – актер из Саратова!

– Иван, теперь это все равно. Нам теперь ничего не поможет…

– Да ты же мне сам говорил это вчера! Так убивать его? Вздернет это твои биржи?

– Оставь его в покое.

– Ты, поскуда, мне сам вчера это сказал! Сказал – убить его. Мне деньги, Левко, нужны, – я умираю!

– Уже не поможет, Иван.

– Я убью его за базар, я его не выпущу отсюда! Сталина этого. Я тебя тоже убью, Левко. Мне уже все равно!

– Мне тоже, Иван, теперь все равно…

– Левко, слушай, собирай журналистов! Я к тебе сейчас привезу этого Сталина! Он сам все расскажет, журналистам расскажет, на весь мир! Пусть цены на биржах подымаются, на все твои сделки! Напрасно они так испугались, это не Сталин! Мне деньги позарез нужны, Левко! Я подыхаю!