Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Допустим, вы сказали все эти правильные слова а я оценил вашу попытку быть дружелюбной, и уже после этого: вы считаете так или нет? — настойчиво повторил мой ученик. — Потому что я иногда задаю самому себе тот же вопрос…

Я пожала плечами, состроила какую-то кривую улыбку, отвела взгляд.

— Не думаю, что он ещё раз подойдёт к вам с этим, — продолжил Патрик, снова вернувшись к изучению этой крайне интересной точки на полу в двух метрах перед собой.

— Я и не сказала, что так будет, — согласилась я. — А при этом я перестала себя в вашем вузе чувствовать защищённой. Это связано даже не столько с Адамом, — прибавила я ради справедливости или, может быть, просто из вежливости. — Просто сама ситуация абсурдна, чего-то не хватает, что-то сломалось, пошло не так…

— …И я в этом виноват, — припечатал он неожиданный конец моей фразе.

— Я этого не говорила! — запротестовала я.

— Не сказали, и не скажете, но это ясно как дважды два четыре. Знаете, я не должен был с ним быть настолько откровенным.

В задумчивости Патрик принялся грызть ноготь большого пальца. Было это, конечно, не очень вежливо, но в каком-то смысле — как знак глубокой, подавленной озабоченности — очень трогательно.

— Послушайте, Патрик! — мягко начала я, успев пожалеть, что вообще приступила к этому разговору. — Ничего особенно ужасного не случилось… пока ещё не случилось. Вы же знаете, я никогда не стремилась разрушить ваши с ним отношения, отдалить вас друг от друга, честное слово, и я надеюсь, что Адаму можно это объяснить, особенно если учесть…

— То, что вы говорите, звучит так по-английски и так гадко, — пробормотал Патрик вполголоса, не глядя на меня, скривившись. Видимо, совсем не до хороших манер ему было (бедняга!). — Как это вы до сих пор верите, будто здесь так многое придётся разрушать?

— Что, простите? — беспомощно произнесла я, а про себя подумала, что он взрослеет прямо на глазах. (В другое время следовало бы, конечно, порадоваться этой педагогической удаче, правда?)

Патрик ничего не ответил на эту реплику. Помолчав и продолжая смотреть куда-то в сторону, он вдруг произнёс:

— Можно задать вам личный вопрос? Помните, ваша приятельница… близкая подруга… та, с которой вы были близки… А потом, когда вы влюбились в вашего учителя… Вы ей сказали?

— Сказала, — шепнула я и немного громче, немного уверенней продолжила: — Но это совершенно не значит, что вы…

— Конечно, сказали, — мрачно оборвал меня Патрик, не заботясь дослушивать до конца мои рассуждения об уникальности каждого жизненного пути и всё прочее, что носителю англосаксонской культуры полагается говорить в таком случае.

Снова мы немного помолчали, и я снова не знала, чтó сказать, а только вертела так и сяк мысль о том, что настоящая педагогика предполагает открытость и уязвимость обеих сторон, игралась с нею, словно печальный котёнок с клубком ниток. Патрик невесело хмыкнул:

— Эт-самое, говорил я вам про этот дурацкий случай в книжном магазине?

— Нет, не говорили, — обрадовалась я перемене темы, одновременно успевая заметить просторечие, которое русские учителя английского языка при проверке сочинения почти наверняка подчеркнули бы как ошибку.

— Тут, на днях, так случилось, что я искал какой-нибудь роман Достоевского.

— Зачем ещё? — поразилась я.

— Ну, чтобы понять загадочную русскую душу: какая ещё у меня могла быть цель? — заметил Патрик с мрачным юмором. — И у них там были только «Бесы». Прямо так чтобы купить их я не решился — похоже, чтобы читать этого парня, нужны стальные нервы. Но книгу я открыл — на случайной странице, — и мне попалась любопытная фраза на французском языке. Мне хватило моих знаний французского, чтобы её понять. Можете вы догадаться, что это была за фраза?

— Представления не имею…

— J’ai menti toute ma vie. «Я лгал всю мою жизнь».

Патрик тяжело выдохнул и закрыл глаза правой рукой. Осознав, что это выглядит мелодраматично, убрал эту руку, брезгливо тряхнув ей в воздухе. Я со своим табуретом подсела немного ближе. Начала осторожно:

— Вы ещё очень молоды, Патрик, и у вас почти вся жизнь впереди. Ну послушайте, неужели…

— Какой смысл говорить кому-то даже юному, что у него вся жизнь впереди! — вдруг темпераментно воскликнул Патрик (я даже отпрянула назад). — Верно, только я ещё не прожил эту всю жизнь! Единственное, что у меня есть, — это вот этот кусок жизни, который я уже прожил, и про который мне хотелось бы, чтобы его никогда не было! Я в полном дерьме, а тётя Алиса продолжает придумывать свои утешения! Извините, — добавил он почти сразу, другим тоном. — Простите меня. Я не понимаю, что говорю. Я сейчас слаб как котёнок. Я скулящий щенок. А не офицер-кавалерист. Вы были очень правы, сказав, что женщины не любят скулящих щенят: вы вообще превосходный педагог. Поделом мне! Поделом… М-м-м… А вы… а у вас, случаем, нет ручки и листа бумаги?