Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Мои глаза тоже, наверное, были на мокром месте, и я, повинуясь порыву жалости, едва не обняла его. Меня остановила только его странная просьба дать ему листок бумаги и ручку. Может быть, он затем меня и попросил о бумаге и ручке, что хотел избежать этого неловкого и крайне двусмысленного объятия? Мог он, впрочем, и ничего не заметить: мужчины не особенно приглядчивы… (Вот интересно: а они о нас что думают? Забавно будет, если то же самое!)

— Да, конечно, — откликнулась я как ни в чём не бывало, и, поискав немного среди своих вещей, вырвала для него чистый лист из перекидного блокнота. — Вам дать в руки или оставить на столе?

— Оставьте на столе, пожалуйста. Спасибо! — встав из кресла, Патрик переместился за мой небольшой обеденный стол и принялся что-то писать, прикрывая бумагу левой рукой. День бессознательно-бесцеремонных жестов. Я, изо всех сил показывая, что вовсе не заинтересована заглядывать в его записку без приглашения и что совсем не хочу ему мешать, прошлась по комнате, напевая себе под нос тот самый романс, о котором читала сегодня лекцию, присела у камина и стала совком собирать золу в пластмассовое ведёрко. Хорошо в таких случаях поливать цветы, да вот только британцы на съёмных квартирах их обычно не держат. Не завести ли мне какой-нибудь чахлый фикус, специально для таких случаев? Хоть даже искусственный. Вот придёт ко мне Патрик снова, начнёт снова плакаться мне на то, что, дескать, лгал всю свою жизнь, а я ему: гляди, я поливаю искусственный фикус, продолжая лгать прямо сейчас, и чувствую себя просто замечательно. Выше нос! Нет, нельзя же так цинично: для него это и в самом деле потрясение. Но не слишком ли я долго вожусь с этой золой? И не слишком ли долго он пишет?

Выпрямившись, я как раз успела увидеть, что Патрик комкает лист бумаги, превращая его в шарик. Улыбнувшись, я сделала несколько шагов по направлению к нему и протянула руку.

— Это ведь было для меня, верно? — сказала я наудачу — и, похоже, угадала: он кивнул, слегка побледнев. — А если так, у меня есть право это прочитать.

— Обещайте мне, пожалуйста, что не развернёте, прежде чем я не уйду — обещаете? — уточнил Патрик.

— Само собой — хоть я и очень заинтригована…

— Что означает, что мне нужно уходить как можно скорее. До свиданья! — отрывисто и решительно попрощался со мной мой ученик. — Спасибо за открытость и так далее — ну, вообразите, что я уже сказал все те приятные слова, которые нужно сказать. Не то чтобы я не хотел их произносить, просто… просто…

— Просто вы сейчас слишком смущены, чтобы быть особенно красноречивым — закончила я за него, слегка улыбаясь.

— Да, именно. До свиданья!

Патрик стремительно вышел из моей студии, избегая глядеть мне в глаза. Я же села на табурет, на котором он только что сидел, и разгладила лист бумаги, чтобы прочитать следующее.

Это слишком сильно. Я уже не могу это удерживать. Начнём с того, что я не гей. Я натурал каких поискать. Я и раньше это подозревал, а сегодня это стало очевидно. Хорошая новость для педагога-традиционалиста вроде Вас, да? Хуже то, что я влюблён в Вас по самые уши. Пожалуйста, не считайте это попыткой ухаживания. Я больше об этом никогда не заговорю, если только — если только — в общем, никогда. Точка. Сейчас вот Вы напеваете эту Вашу русскую песню, а я весь дрожу от этого. Не знал, что это может быть так мучительно. Бедный Адам! Бедный я!

Глава 7

[Сноска через несколько страниц.]

Today’s lecture deals with Russian rock music. The subject is important, and we cannot allow ourselves to overlook it, even despite the fact that your humble lecturer doesn’t normally enjoy this sort of music. But we have to challenge our own phobias and complexes, haven’t we?

No rock music existed in the Soviet Union as long as the state in question was ‘more alive than dead,’ to use a humoristic phrase from a Russian book for children written by Aleksey Tolstoy. Jazz, rock, blues, techno, and other such musical genres were seen as ideological adversaries of Communism that might easily corrupt the Soviet youth. Whereas ridiculing these Communist fears and seeing them as yet another absurdity of Soviet life, as a sad by-product of building an Orwellian society is a very easy thing to do, a more profound analysis will detect some—even if distorted—truth in this worldview.