Вы скажете, что в этой спокойной и лиричной композиции нет ни слова, позволяющего нам увидеть в ней кошмар «культурных марксистов» и иных друзей глобализма. А я продолжу настаивать, что такое её прочтение возможно. Само то, что ваш покорный лектор, являясь русским человеком и частью русского народа, находит его возможным, делает его не вовсе невероятным. Другие истолкования этой песни, включая и ваши, приветствуются. Вы можете также поделиться со мной вашими мыслями в отношении того, считаете ли вы историческое предназначение России, о котором я сегодня говорила, привлекательным образом будущего, или предпочитаете рассматривать его как отвратительный плод диких фантазий русских националистов, которые нужно осудить как можно скорей.
Никакое мнение не будет высмеяно или отброшено, если вы сумеете найти аргументы для обоснования вашей точки зрения.«Рок» по-русски звучит так же, как и русское слово, означающее «жребий» или «судьбу». Для многих музыкантов, таких как Игорь Тальков или Виктор Цой, рок воистину стал их «жребием»: им суждено было умереть в возрасте тридцати с небольшим лет. Другие рок-музыканты в России в качестве своей судьбы или выбирают эксперименты в более коммерчески плодотворных жанрах, или попросту принимают то, что их музыкальное творчество является своего рода донкихотством. «Викисловарь» определяет донкихотство как «действия с желанием совершать благородные и романтические поступки, не думая об их практической стороне; чрезмерный идеализм; романтизм до сумасбродства; нелепое рыцарство». Очень точный термин, если говорить о русской рок-музыке в общем и о «Русском альбоме» Бориса Гребенщикова в частности. И всё-таки: не являются ли благородные поступки в дальней перспективе — самым прагматичным из всего, что мы можем сделать? Может ли рыцарство быть абсурдным?
(Только помните, что, говоря «рыцарство», я не имею в виду[2] — А где… другие? — беспомощно пробормотала я.
— Э-э-э… М-м-м… — Кэролайн тоже было неловко, а ещё она пыталась скрыть улыбку: хочется верить, не улыбку насмешки надо мной, а просто от нелепости всей ситуации. — Они сдали письменные ответы, мисс Флоренски. Сказали, они бы не хотели…
— …Видеть меня?
— Вроде того…
— Почему они вообще сегодня пришли, если считают меня такой… неприятной?
— Мне-то почём знать? То есть пардон: понятия не имею, — тут же исправилась Кэролайн.
Взяв свой стул и пододвинув его поближе к своей студентке, я села перед ней.
— Дай-ка догадаюсь… Они оскорбились этим светлым образом будущего России, о котором я говорила?
— Нет, не думаю… Просто… Вы ведь видели петицию на change.org, да?
— Петицию, — повторила я вслед за ней внезапно пересохшими губами. — О чём?
— «Уволить Элис Флоренски» или там «Выгнать Элис Флоренски» — не помню, как точно.
— Вон как. («Учитывая весь их запредельный индивидуализм, Кэролайн очень искренна, — подумала я мельком. — Она ведь могла бы и ничего мне не говорить».) Из-за её — моей то есть — из-за того, что я расист, сексист, гомофоб, женоненавистница, оскорбительница всех и всяческих меньшинств, защитница русского империализма и религиозный обскурантист?
— Эти слова использовались, — признала Кэролайн. — Не уверена про последнее. А что оно вообще значит?
— Думаю, оно означает человека с отсталыми идеями, особенно если этот человек — верующий, который верит некритично, руководствуется фанатизмом и является фундаменталистом…
— «Фанатизм», «фундаментализм» — я вас обожаю, мисс Флоренски, честно! Мне бы быть такой головастой! В самом деле они говорят, что в наше время умный — значит сексуальный? — я растерянно развела руками: я ведь даже не знала, что это за «они», которые так говорят. — Правда это? — продолжала допытываться моя студентка.
— Да — то есть, это зависит… Думаю, это верно, если вы общаетесь с мужчинами, а не с мальчиками…
— «С мужчинами, а не с мальчиками» — я это запомню, — с удовольствием отметила Кэролайн. — Вы реально учитель. Пардоньте, что вот только такому и научилась.
— Не за что извиняться, — невесело улыбнулась я. — Вы очень милая, Кэролайн! Само то, что вы остались в классе…
— А, ерунда. Кстати, эта петиция… Там сказано, что вы делаете вещи нарочно.
— Какие вещи? — не поняла я.