Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Зря я хвалилась мулату, что, мол, жила в доме с дровяной печью! За столько лет навык растеряла и сначала напустила дыму в комнату, пока не сообразила сделать две вещи: открыть окно, а также взять прямоугольную пластиковую салфетку под еду с обеденного стола и приспособить её для раздувания. Тут дело пошло веселей, образовалась тяга, и вот у меня уже в камине плясал огонёк. Правда, перемазалась в угле. Надо будет в окрýге поискать какие-нибудь брикеты из прессованного мусора. Может, брикеты подешевле будут, а то шутка ли: четыре фунта за три кило! Вот уж действительно что называется «бросать деньги на ветер»…

Вновь забравшись в кресло, которое пододвинула к огню как можно ближе, я сменила микрофон на наушники и принялась следить за собственной лекцией на предмет интонационных и фонетических нелепостей. Слушать монотонный голос — очень усыпляющее занятие, а уж когда полулежишь перед огнём в уютном кресле-шезлонге — и подавно… Первое время я ещё пыталась бороться со сном, попеременно глядя то на огонь, то на собственное отражение в зеркале (оно висело слегка под углом к полу), а потом почувствовала, что куда-то проваливаюсь, лечу в тёмном пространстве, полностью освобождённая от веса тела, беззаботная, молодая…

○

…И с хлюпаньем шлёпнулась в грязь!

Я встала, стряхивая с себя эту безобразную грязь, потом очистила рукавом осколок зеркала, который блеснул под ногами. Попробовала рассмотреть себя: да уж, ну и вид у меня был, однако! Резиновые сапоги до самого колена, кургузая юбчонка, на теле — натуральный ватник, на голове — косынка из дешёвого ситца в глупый горошек. Чёлка вот тоже куда-то пропала… Да что там чёлка! Определённо, из зеркальца я на себя смотрела озадаченная, перепачканная и семнадцатилетняя.

Сон, конечно, но какой реалистичный! Цвета и звуки — как в жизни, да и запахи — ох уж запахи…

Вокруг меня, куда ни кинь глаз, расстилалось под низким серым небом унылое поле, каким оно бывает сразу после пахоты, когда пройдёт хороший дождь. (Мелкий дождь, едва стоило о нём подумать, действительно припустил. Ещё его только не хватало…) Земля выглядела неплодородной: труха, пыль, унылый серозём, который кто-то тщетно пытался удобрить, раскидав там и сям без всякого порядка кучи навоза. Вот откуда, значит, запашок… Около куч сновали серые не то птицы, не то крысы. Грязь доходила мне до середины сапога (а сапоги, напомню, до колен). Ой, какая тоска! И ни одной живой души кругом, ни признаков жилья. Это что же… это куда я попала? Это русская Страна чудес, что ли? Или, как его, Русское зазеркалье? В жопу такие чудеса, сказала бы на моём месте Наташа, в жопу такое зазеркалье…

А удобно иметь подругу, на которую сваливаешь неблагообразные мысли, правда? Помнится, та, другая Алиса, пока летела через кроличью нору, тоже этим баловалась…

Ни вульгаризмы, ни юмор, однако, не спасали, и вновь становилось зябко… Неужели так и пропаду в чистом поле? Вон вроде бы деревушка на горизонте, не пойти ли туда?

Спрятав осколок зеркальца в карман ватника, я побрела в сторону деревеньки, неженственно чертыхаясь и попеременно застревая в грязи то левым, то правым сапогом. Если это и сон, то такой сон стóит часа упражнений в спортзале, знаете ли… Добрела наконец.

Деревня в пять или шесть дворов, очень кучно лепившихся друг к дружке, была, похоже, заброшенной. Избы, такие невысокие, будто в них жили карлики («…И карлицы», автоматически поправил меня мой озападненный политкорректный ум), чёрные от времени, с соломенными крышами. Бог мой, где, в каком угле России, в каком невероятном захолустье остались ещё избы с соломенными крышами? Наличники на окнах отсутствовали. Да и стёкол не было, даже оконных переплётов: местами окна были забиты досками вкривь и вкось, местами завешены какой-то дырявой рогожей. Не хватало и дверей…

— Эй, есть здесь кто живой? — звонко крикнула я, войдя в самую большую избу, на которой, единственной, сохранилась кособокая дверь. В самой избе не было ничего, то есть почти ничего, кроме русской печи, приставленного к печи ухвата, стога сена в углу да трёх невзрачных икон над ним, перед которыми мерцала лампадка.

Что-то заворочалось в сене, и я, оробев, отступила.

На свет Божий вылез, отряхиваясь от соломинок, и побрёл, щурясь, ко мне, мужичок-нос-картошкой в бесформенной рванине и в натуральных лаптях, с колтуном волос на голове, с бородой до пояса. Был он таким приземистым и таким… мохнатым, что больше напоминал домового. Остановился шагах в трёх — и поклонился в пояс. Заговаривать со мной он, однако, не спешил, поглядывал исподлобья.

— Здравствуйте, — обратилась я к мужичку, решив вопреки всей творящейся вокруг меня психоделике (что они, интересно, подмешивают в этот их Lumpwood Charcoal[12]?) сохранять вежливость и следовать собственным принципам, хотя бы ради своего душевного здоровья. — Вас… как зовут?

— Платонкой Ратаевым, — проворно отозвался мужичок из полусогнутого положения.

— Может быть, Платоном Каратаевым? — усомнилась я.