Русское зазеркалье (двуязычная версия)

I don’t know why I am writing this and clutching at straws. It was selfish of me to propose to marry you, even though it was meant in perfect earnest. You could not possibly be happy with a half-ruined husband who is twice your age. I am almost certain that you are now remembering my silly proposal with nothing but a smile.

I do not know whether we will meet again. Not in this lifetime, I am afraid. A sad smiley. You know, I always was against using emojis. Besides, there is no sad smiley emoji. Not that I knew of.

With love,

A.[10]

Что ж, я села прямо на тех ступеньках и за полчаса выплакала оставшиеся слёзы.

После меня немного отпустило. Это письмо своей, так сказать, необратимостью очень напоминало потерянную на войне руку или ногу. Если рука или нога потеряна, бессмысленно горевать по ней вечно, а нужно поскорей учиться жить без неё — с протезом, например.

Надо ли говорить, что никакого отца Фёдора, настоятеля Богоявленского храма, я в сентябре следующего года разыскивать не стала? Появились совсем другие заботы и интересы, произошедшее год назад казалось чем-то бесконечно далёким… Нет, вру: я сделала один звонок. По телефону мне ответили, что отец Фёдор в храме больше не служит. А по какому я, собственно, делу? По неважному, извините, буркнула я, прежде чем повесить трубку.

Смешно сказать, но, может быть, мне просто приснился тот звонок? Может быть, я так много о нём думала, что в итоге он, несуществующий, прописался среди моих воспоминаний ради очистки моей совести? Когда начинают одолевать такие мысли, самое время подумать о том, чтобы показаться специалисту…

Я продолжила жить, и жила достаточно насыщенной, полной, интересной студенческой жизнью, ещё удлинившейся после окончания областного училища и поступления в Санкт-Петербургскую академию имени А. Л. Штиглица (раньше она носила имя В. И. Мухиной, поэтому до сих пор академию в обиходе называют Мухинкой, или просто «Мухой»). Петербург, как известно, — мечта любой молодой или даже не очень молодой девушки. Новые впечатления и новые знакомства позволяли мне чувствовать себя почти счастливой. Не только знакомства с молодыми людьми: я жадно искала знаний, научных, художественных, религиозных — любых! В моей голове тогда созрела теория «живого знания», получить которое можно только от носителя — практикующего его человека (я придерживаюсь её, признаться, до сих пор), и я без всяких колебаний отправлялась на другой конец города на публичную лекцию известного психолога, или на вечеринку с участием некоего начинающего гения, или на квартиру к таинственным и жутковатым теософам в Кузнечном переулке, или в дальний храм, чтобы специально увидеть редкостного проповедника, — ну, или в Буддийский дацан на Чёрной речке. В интеллектуальном и в духовном смысле я была тогда ненасытной и всеядной. Помогла ли мне моя всеядность в моём «воспитании себя», стала ли благотворной? Понятия не имею… Но и по-ханжески виниться в ней тоже совершенно не хочу.

Да, «фантомная боль» от моей «потерянной ноги» периодически давала о себе знать. Помнится, я даже создала серию рисунков под общим названием «Генерал без армии» (все их я потом уничтожила). Но постоянно жить с фантомными болями невозможно. У меня случались увлечения: и короткие, и долгие; и поверхностные, и сильные. Эрик был самым долгим и глубоким из таких увлечений, даже любовью, которая как-то незаметно для меня самой переместила меня в другую страну. (Кстати, незадолго до отъезда я официально отредактировала свои имя и фамилию: позднесоветская Алла стала европейской Алисой, а фамилия получила англифицированное мужское окончание. Мама этого не одобрила. Эрика она не одобрила тоже. С тем большей уверенностью я поменяла паспорт.)

Дальнейшие воспоминания приводят меня к настоящему — вернее, к тому дню примерно месяц назад, когда я, уже после измены Эрика, под влиянием сильного до боли и непонятно откуда явившегося чувства написала Наташе с просьбой: если только это возможно, попробовать напасть на след нашего бывшего учителя английского языка. Наташа ответила примерно через неделю, сообщив мне, что Александр Михайлович погиб два года назад, о чём, кажется, уже было сказано в прологе.

~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~

Едва я справилась со своим скромным обедом (пластмассовый судок, купленный в Sainsbury’s), как в дверь постучали. Неужели сэр Гилберт? Вот здрасьте, приехали! А вы и не накрашены, матушка! (Откуда это, кстати?)

На пороге стояли — вот снова сюрприз! — Патрик и Кэролайн.

[Сноска дальше.]

— Please come in, — пробормотала я. — I am very glad to see both of you. It was unexpected though…

Парочка вошла и встала передо мной рядышком, словно два советских пионера, пришедшие поздравить ветерана с Днём Победы и прочитать ему стишок. Переглянулись. Патрик немного хмурился. Кэролайн улыбалась.

— Come on, — подбодрила я их, тоже улыбаясь. — There is something you came here for.

Кэролайн издала смущённый смешок:

— Yes—no—that is—