Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Вы ведь имеете в виду «мисс Флоренски», говоря «она», верно? — уточнила директор («Спасибо!» — мысленно сказала я ей. Действительно, упоминать присутствующего человека просто местоимением третьего лица — это немного в духе барыни, говорящей о служанке.)

— Да! …И очень это всё унизительно!

— Как именно мисс Флоренски вас унизила?

— Не меня — класс! Попервой, она …

— Во-первых, — вдруг подал голос баронет. Студентка обернулась к нему, раскрыв рот. Спросила не очень вежливо, да что там, крайне невежливо:

— Что?!

— Я бы не сказал «попервой», если бы имел в виду «во-первых», — с абсолютной невозмутимостью и как будто со скрытой иронией пояснил сэр Гилберт. — А ещё лучше сказать «в первую очередь».

Патриша сделала два-три тяжёлых вдоха-выдоха, ноздри у неё задрожали. О, будь я на её месте, она бы мне всё сказала о том, как учить её говорить на её родном языке! Но здесь поостереглась — и, проигнорировав ремарку полностью, сглотнула, продолжила:

— Да — она во-первых сказала, что мы точно все умрём, и меня это сильно огорчило, ну, то есть, весь класс, и…

— Так вы с ней не согласны по этому вопросу? — это снова был баронет, и он — единственный из нас четырёх — улыбался, он будто даже наслаждался ситуацией. Студентка снова стремительно развернулась к нему всем телом. Захлопала глазами.

— Простите? — произвела она наконец, в первый раз снисходя до диалога с ним.

— Я сказал: а что, вы собираетесь жить вечно? — поинтересовался сэр Гилберт.

— Нет, но… но… Пожалуйста, не делайте из меня дуру! — резко оборвала студентка. Я приметила, как дрогнули веки полуприкрытых глаз миссис Уолкинг: видимо, её и патрона, судя по этому «мой дорогой старый ребёнок», связывали давние приятельские отношения, и ей наверняка не понравилась последняя реплика. — Она тоже из меня пыталась сделать дуру! Сказала, что мы, в отличие от неё, никогда даже не думали о смерти — типа она этим хвасталась и…

— «Будто бы она этим хвасталась», дорогуша, — с полнейшим и явно издевательским спокойствием заметил баронет. — Сослагательное наклонение.

Патриша приостановилась — но проглотила и эту языковую пилюлю. «Проглотила» дословно, я прямо чувствовала, как она сглатывает, будь она мужчиной, её кадык так бы и ходил вверх-вниз. Ну, успеет ещё сделать операцию по смене пола, какие её годы… Продолжила:

— …И потом она начала вторгаться в наши взгляды и сказала, что если мы не ходим в церковь, то нам надо пойти и убиться, и…

— Я этого не говорила! — негромко запротестовала я, втайне, однако, порадовавшись, что хоть что-то эта девица из моей лекции поняла. — Я только сказала, что…

— Эй, сейчас я представляю свою жалобу, окей? — злобно оборвала меня американка, и я даже поёжилась. — Мы можем следовать стандартной процедуре, миссис Уолкинг?

— У нас нет такой вещи, как «стандартная процедура», мисс Макартур, — c достоинством отозвалась директор, отделяя каждое слово. — У нас не так много жалоб.

— Ну погодите ещё! А после она всё цитировала из одного классика, и из другого, говоря: «Вы должны знать это», «Вы должны знать то» — вот представьте, мисс Флоренски, мы не знаем этих вещей! Из Данте али Гвери, из Шекспира, и даже не сказала, что это Шекспир, как будто все, кто этого не понял, — недоразвитые, а я только догадалась, что это Шекспир, потому что она сказала про Гамлета, так что не такая уж я недоразвитая, как она думает — и из Уинстона Хай Одина — кто, чёрт побери, этот Уинстон Хай Один?! Почему она знает вещи, которых я не знаю? Это вообще законно?! (Я подавилась смешком.) Я имею в виду, что это унизительно, — тут же исправилась студентка, поняв, что сказала совсем уж глупость. — Что если я поеду в Россию и буду им читать стих их Толстоевского, и скажу: «Эй, а вы не знаете вашего Толстоевского, а я знаю!»? Я не поняла, этот Один или этот Толстоевский, они что — в нашей программе, они русские певцы или что? Почему она не делает свою работу и не придерживается того, о чём должна говорить? Мы ей платим деньги за то, чтобы нас унижали, или как? Увольте её! То есть она ведь просто нанятый на полставки гастарбайтер из страны третьего мира — почему вы её не уволите?!

Патриша замолчала, тяжело дыша. Секунд десять мы все молчали. Сейчас меня, похоже, погонят отсюда поганой метлой, соображала я. Ну, и не больно-то и хотелось! Эх, какую бы сказать красивую финальную фразу? Увы, стучало сердечко, и не находилось красивой финальной фразы.

— Так это была суть вашей жалобы, мисс Макартур? — произнесла директор тоном, не предвещавшим для студентки ничего хорошего, и я немного воспряла. — Позвольте мне сказать, что…

— Нет, Мёрси, дорогуша, позволь мне, — неожиданно перебил её баронет. Он, между тем, откинулся ещё глубже на спинку дивана, прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, сплёл пальцы на своём колене. Сделал глубокий выдох. Открыл глаза. И начал: