Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Надеюсь, теперь вы согласитесь со мной, если я скажу, что эта песня даже на оси Y заслуживает не самой маленькой отметки. Но в ней есть и большее. То, как много мы способны взять от любого произведения искусства, зависит от нашей внимательности к его деталям. Разумеется, всегда остаётся риск ложной интерпретации этих деталей, риск, фигурально выражаясь, сдавить их так сильно, что мы выжмем из них больше, чем автор в них вложил. И тем не менее я не боюсь изо всех сил сдавливать эти детали, потому что твёрдо верю в то, что взять от произведения больше, чем хотел нам дать автор, — гораздо лучше, чем взять от него меньше заложенного. Готовы ли вы проследовать за мной в моём разборе якобы незначительных подробностей этой истории?

Обратите в первую очередь внимание на снежинки, которые не тают, ложась на тело старика, как и на то, что он идёт по воде словно посуху. Так кто же он? Живой человек, или дух, или бродячий мертвец? Средняя температура тела, вероятно, растопила бы снежинки, итак, двойник автора, вероятно, не жив. С другой стороны, к духу те же самые снежинки не прилипли бы, поэтому не может он быть и духом. Зомби, ходячий труп? Да нет, ведь он хохочет над автором, а затем вмиг исчезает. Итак, исключены все три возможности. А что вообще заставляет нас думать, будто эта важная встреча действительно состоялась? Наверное, тот факт, что автор в зеркале узнал в себе однажды увиденного им старика и этим подтвердил, что встреча не была чистым плодом воображения. Но в таком случае где она могла состояться? В реальном месте, скажем, где-то в Ленинградской области? Но нет: как эта встреча могла иметь место в действительности, если вспомнить про туман и снежинки, два фактора, взаимно исключающие друг друга? Думаю, что вопрос сам по себе не имеет смысла. И сейчас — ещё одна пространная цитата.

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

Так горек он, что смерть едва ль не слаще [перевод Б. Пастернака].

Эти семь строк в переводе [на английский] Генри Уодсворта Лонгфелло открывают «Ад», первую книгу «Божественной комедии» Данте Алигьери. Что же, мы действительно захотим допросить Данте Алигьери о точном местоположении его сумрачного леса? Или мы притворяемся, что этот лес действительно существует, или существовал, где-то в Италии? Думаю, можно с уверенностью сказать, что сумрачный лес существует лишь в воображении поэта. Но постойте: разве раньше мы не согласились с тем, что чья-либо фантазия не имеет никакой ценности, ведь производит только чистые фантазмы?

Здесь и лежит корень нашей ошибки: мы — ни я, ни вы — на самом деле никогда не соглашались рассматривать ночную, ноктюрнальную сторону человеческого сознания, а именно наши фантазии, мечты, предчувствия, в качестве чего-то, лишённого всякого смысла. Идея просто была вложена в наш ум логикоцентричным, рационалистическим образованием, полученным нами в школе, вот мы и постепенно свыклись с тем, что она справедлива при любых условиях. А это не так. Будь это так, произведения вроде «Божественной комедии» или «Тристана и Изольды» Рихарда Вагнера никогда бы не были написаны.

Насколько достоверной может быть информация, полученная нами через посредничество ноктюрнальной стороны нашего сознания? В какой степени современным искусством всё ещё востребована эта сторона? Возможно ли говорить о художественном образовании, если иметь в виду, что любое образование опирается на диурнальную, дневную сторону нашего ума? Действительно ли искусство и образование взаимно исключают друг друга, а если нет, то каким образом им возможно сосуществовать? Буду рада получить от вас любые ответы на эти вопросы во время второй части нашего занятия.

Во-вторых, давайте задумаемся о хохоте, который издаёт старик, когда видит молодого себя. Над чем он смеётся? Не над бесплодностью ли всех человеческих усилий?

Какая мать, чей образ преклонен

Перед венцом людского поколенья,

Что будет спать, кричать и вырываться,

Как то решит лекарство или память,

Считала б сына, если б увидала

Ту голову со следом многих зим,

Достойным воздаянием за муки

Рождения иль тяжесть воспитанья? [пер. авт.]