Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— эта цитата из поэмы «Среди школьников» Уильяма Батлера Йейтса ставит перед нами в поэтической форме вопрос, на который у меня нет ответа. Вероятно, вы заметили, что песня, которую мы разбираем, точно так же задаёт больше вопросов, чем даёт нам ответов. Те, кто найдут в себе смелость ответить на вопрос Йейтса, заслужат моё восхищение.

В-третьих, спросим себя: почему двойник автора — в грязном рубище? Не означает ли это в действительности, что он глядит на себя с отвращением? А разве мы сами всегда приятны себе, когда смотрим на себя со стороны? Вы пробовали записать свой голос, а потом включить его воспроизведение? Разве он вам самим не противен? Я очень близка к тому, чтобы сказать, что мне свой собственный голос в записи не очень приятен. Вообразим, что мы окажемся способны создать машину, записывающую наши мысли и чувства, что будем способны воспроизвести наши мысли и чувства для самих себя. Вынесем ли мы это? Будем ли способы узнать самих себя в этом эмоциональном зеркале?

С высокой вероятностью — нет. Автор не узнаёт своё другое «Я», которое всего лишь на несколько лет или, возможно, на пару десятков лет старше его самого. Я не желаю интерпретировать это в смысловом поле фрейдизма и не считаю это признаком психопатологии. Для меня это значит лишь то, что мы боимся себя самих, потому что боимся взглянуть на то, чем подлинно являемся. Согласно Сартру, «[а]д — это другие». Верно, но не вполне, ведь прежде чем дело дойдёт до других, ад — это мы. Мы не готовы принять то, чем являемся сами. (Можете ли вы объяснить, почему?) Как тогда мы можем надеяться сосуществовать с другими? Мы терпим неудачу в познании самих себя. Как тогда мы можем надеяться познать других? «Всякий носит в себе свой собственный ад», сказал об этом, кажется, Вергилий.

Это было моё объяснение «Вещей судьбы» Александра Розенбаума — надеюсь, не совсем бесполезное.

[2] Мисс Флоренски, директор хотела вас видеть. Здравствуйте!

[3] вице-канцлер / проректор

[4] директор

[5] «центральноанглийский говор», акцент, распространённый в промышленной части Англии

[6] received pronunciation, нормативное произношение, до сих пор связываемое с аристократией и королевским домом

[7] — Доброе утро! В общем, Алиса… Патриша на вас пожаловалась.

— На что именно? — выдавила я. Приехали! Сейчас уволят меня с волчьим билетом, и визу не продлят, и «водочки нам принеси, мальчик! Мы на родину летим». Только мне, в отличие от героев «Брата-2», никто не поднесёт водочки.

— Я не очень поняла, что-то про то, что вы её унизили — вообще, она была в бешенстве, просто кипела гневом. Мисс Уэлш, вы могли бы найти и привести Патришу?

— Да, мэм! — мелодично отозвалась Аня и ушла за жалобщицей.

— Снова скажу, — подал голос со своего места сэр Гилберт, — что мисс Флоренски — выдающийся лектор, я был бы рад, если бы она была моим учителем, будь я студентом.

— Сэр Гилберт, спасибо, — пробормотала я еле слышно.

— Да кто же спорит! — ответила директор почти сердито. — Ты знаешь не хуже меня, что дело не в том, выдающийся она лектор или нет.

— Позволь не согласиться: дело, может быть, как раз в этом.

— Мой милый старый ребёнок, такой смелый со мной: может быть, ты ей это скажешь?

Я с некоторым удивлением слушала эту дружескую перепалку. Дверь открылась снова — вошла моя студентка, очень прямая, очень гордая, очень бледная (Аня в этот раз тактично осталась за дверью).

Какой бы запал в себе она ни несла, Патриша всё же немного стушевалась, увидев нас троих вместе. Сэр Гилберт, улыбнувшись широко, как чеширский кот, похлопал по кожаному сиденью рядом с собой: на диване оставалось как раз одно место, а больше в кабинете директора сесть было, собственно, и негде.

— Можете ли вы представить вашу жалобу, мисс Макартур? — ледяным тоном осведомилась начальница. Я заметила, что в её голосе пропали все нотки центральноанглийского говора, которые невольно звучали в разговоре со мной, прожившей в Ливерпуле три года; теперь её акцент звучал как чистое аристократическое произношение: может быть, как неосознанная или даже осознанная попытка указать студентке, кто здесь есть кто. Едва ли та была способна оценить эти тонкости: для большинства американцев что одно, что другое — просто смешной говор этих британских чудиков.

— И, пожалуйста, садитесь, Патриша, — миролюбиво прибавил мой покровитель, не пытаясь переключаться ни в какой другой произносительный регистр: он и без того звучал как аристократ.

Переведя взгляд с одного на другую и обратно, Патриша всё же села на диван (сэр Гилберт подвинулся, но совсем чуть-чуть, так и оставив одну ногу закинутой за другую), на самый его краешек, сохраняя очень прямую спину и глядя прямо перед собой. (Покровителя колледжа она даже не поблагодарила.) Набрала воздуху в грудь. Разродилась:

— Я… я хотела сказать, что она самоуверенна, и груба, и…