Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Hi! — приветствовал меня администратор, симпатичный высокий мулат.

— Hi, I booked yesterday. I’m a new guest from the room with the green diamond on the door.

— You must be Alice. Did you get in, finally? So sorry for the wrong code! Why didn’t you call me? — он всё так же белозубо улыбался.

— I did! — запротестовала я, разом отвечая на оба вопроса. — Then a gentleman passed by and helped me open the box with the key—and he might have inadvertently broken it…

— No problem, I will fix it.

Так просто! Нет, я определённо люблю эту страну.

Для очистки совести я спросила, не нужно ли мне возместить ущерб (мы, русские, мазохисты, правда?). Этого не требовалось, спасибо. И не нужно ли мне показать паспорт, записаться в какую-нибудь амбарную книгу? Нет, и этого не требовалось. Осмелев, я решилась спросить:

— Can I use the fireplace in my room?

Мулат обрабатывал этот вопрос секунд тридцать, прежде чем ответить:

— So your room has a fireplace… Are you sure you can handle a fireplace?

— I grew up in a village and I used to operate a regular oven for sixteen years of my life, — ответила я не без гордости. (Преувеличила, конечно, чуток: не с рождения ведь я печку топила.)

— What village?

— Lyutovo.

— Lieu-to-Woe? Never heard of it. Must be in the south. Err… You see, the regulations are such that…

— At night? — шепнула я, улыбаясь так обворожительно, как могла. — So that nobody sees the smoke? And with some extra payment?

— Okay, no extra payment, but you shouldn’t get caught, — сдался мулат. — And I didn't say that, remember? Hey, you… you must be Russian, right? (Это он наверняка догадался по моей «дикой» идее топить старый камин, сообразила я.) I love you Russians! Vladimir Putin, Russian dolls, babúshka! Need an adapter for your devices, by the way? You can borrow one for one pound; you get it back on the last day of your stay here. Sorry, we don’t have the PRAVDA channel here. Only BBC One to Four.

— I have no telly in my room, anyway, — ответила я, еле сдерживая улыбку.

— Really? — факт отсутствия телевизора поразил его не меньше, чем моё желание топить камин. Он соображал секунд двадцать, пока снова не расцвёл: — Ah yes, this it why it comes with a discount![8]

———

Справившись с нехитрым обедом («Что тут есть?!» — могла бы я воскликнуть вслед за героем «Кавказской пленницы»; правда, тому было нечего пить), я снова залезла в кресло и, наверное, больше часу просидела в каком-то оцепенении.

Вот, у меня есть близкая моему сердцу музыка, о которой я могу говорить. Есть студенты, которым интересна она и мои разговоры о ней — или, может быть, просто интересна я сама как диковинный зверь из далёкой страны, где живут Vladimir Putin, matryoshkas и babúshkas. Беда только в том, что все эти годы я не прикасалась к этой музыке, убрала её на дальнюю высокую полку своей души как очень дорогой и хрупкий бабушкин сервиз, в который ты боишься наливать горячий чай повседневности. Мне почти больно было думать о том, что сервиз нужно снять с полки и выставить на всеобщее обозрение.

Может быть, отказаться от курса, отключить телефон?

Нет, дурно. И потому дурно, что непорядочно: я уже пообещала. И потому ещё дурно, что с этим курсом у меня есть надежда остаться, а без него дорога одна — возвращаться в Россию. Никаких типичных страхов и буйных кошмарных фантазий политэмигранта в моей голове нет, мне не страшно возвращаться. Но кроме того, что меня никто и ничто не ждёт, Россию я сама… предала своим отъездом? Возможно, я также невольно своим отъездом предала человека, которому была нужна больше всего, и… нет, не надо об этом думать. А ещё такой отказ будет поражением, сложением оружия, признанием того, что три года своей жизни я была просто довеском к очаровательному шалопаю, а перестав быть чужим довеском, сама оказалась ни на что не годна и ни к чему не способна. И последнее: вещи ведь делаются для того, чтобы пользоваться ими. Чашки — для того, чтобы из них пить, песни — для того, чтобы их слушали, храмы — для того, чтобы в них молились. Пусть бьются чашки, пусть критикуются и подвергаются насмешке песни, пусть оскверняются храмы — такова жизнь. Если бы их не было, было бы ещё печальней.

Встряхнувшись, я раздобыла в рюкзаке устройство, среднее между планшетом и нетбуком, села за кухонный столик, установила подключение к локальной беспроводной сети (пароль welcometocamden висел на доске объявлений в коридоре на первом этаже) и за два часа с небольшим разыскала в Сети около двадцати песен. Перебросила их через bluetooth-соединение с планшета на телефон. Вернулась в кресло с телефоном и наушниками. Что звучало тогда самым первым одиннадцать лет назад, когда я сидела в очень похожем кресле? Майя Кристалинская? Пусть будет Майя Кристалинская.

Постарею, побелею, как земля зимой.

Я тобой переболею, ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую, переворошу,

По тебе перетолкую, что в себе ношу.

До небес и бездн достану, время торопя,

И совсем твоею стану — только без тебя.

Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба,

Я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.