Рыбка в клетке

Говорят, собаки чувствуют страх. Если замешкаешься, позволишь боязни исказить черты твоего лица, сквозь тончайшие поры кожи просочатся наружу тонкие нотки страха, и тогда атаки не избежать. Собаки знают, на кого можно напасть, а кого лучше обойти стороной. То же самое справедливо в отношении хищников. Однако мой новый соперник, тот, о котором я и не задумывалась до разговора с Сергеем, гораздо опаснее любого хищника, ибо после встречи с последним есть небольшой шанс выжить, тогда как после встречи с ним – никакого. Он в миллионы раз сильнее любого смертоносного оружия, изобретенного человечеством до сих пор, он переменчивее непредсказуемого женского настроения, он коварнее любого шпиона, когда-то либо оставившего свой незаметный след в истории. Он ничтожный, размером с бактерию, и колоссальный, с размах ночи, укладывающий спать половину земного шара за раз. Он может проявить жестокость, соразмерную с жестокостью Гитлера к евреям, или явить милосердие, сравнимое с милосердием Перо. Он может оттягивать свое появление до последнего, а может явиться как гром среди ясного неба, может затаиться, как партизаны в лесу, а может ступать открыто и грозно, как армия, преследующая неприятеля на собственной земле. Такой противник делает честь любому человеку, и честь тем больше, чем крепче ему противостоишь.

И стоит ли говорить, что подобный соперник пугает меня до дрожи?

Я составляю в уме различные возможности. Их немало, спасибо Сергею за преподанный урок, но не все они одинаково подходят для реализации. Какие-то варианты я кручу вокруг оси больше минуты, к двум-трем шершавым идеям подступаюсь со всех сторон, пытаясь сгладить их до нужного состояния, штук шесть-семь мыслей проносятся грузным товарным составом, не задерживаясь более, чем на две секунды, еще пара приговариваются мгновенно и без права на амнистию. Я не хочу казаться трусливой, но еще больше не хочу пострадать, приняв неверное решение, а потому перебираю вероятности как мулла перебирает четки. В голове моей роятся и жужжат, тесня друг друга, сотни мыслей, причем половина из них не имеет к желанию никакого отношения. Я пытаюсь выстроить их в ровный ряд, но когда ловлю себя на том, что рассматриваю одну и ту же вероятность уже в третий раз, понимаю, что требуется отдых. Мне нужно на воздух. Пусть он и стекает капельками пота по красным щекам, и куски асфальта наматываются на колеса машин, он все же лучше, чем мертвая атмосфера помещения, убивающая всякую мысль.

Я открываю подъездную дверь и влетаю в Пашу, пытающегося проскользнуть внутрь без магнита и кода. Только его мне сейчас не хватало.

– Что ты здесь потерял? Только не говори, что мимо проходил, все равно не поверю.

– А я и не собирался. Я к тебе, вообще-то, – ширине его улыбки может позавидовать Чеширский кот.

– А я ухожу, вообще-то. Ты немного не вовремя.

Однако вместо того, чтобы расстроиться, он радуется.

– Как раз хотел вытащить тебя на прогулку. Я знаю прекрасное место, тебе там точно понравится. Идем-идем, это недалеко. И не надо цепляться за скамейку, это святилище старушек, где они будут сидеть, если ты утащишь ее с собой?..

Что мне точно не понравится, это присутствие рядом громкого человека в момент, когда особенно требуется тишина и время для того, чтобы побыть одной. Трудно на чем-то сосредоточиться, когда рядом шагает огромный мужчина, отбрасывающий на тебя свою тень, и шумно восторгается погодой, от которой вянут даже камни, поэтому я делаю несколько попыток освободиться. Паша мягко, но непреклонно сжимает мой локоть в тиски и полутащит, полунесет в одному богу ведомом направлении.