Рыбка в клетке

Я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума… Как можно жалеть человека, который фактически подталкивает тебя к своей гибели? Прыгни, говорит, с моста – и вынырнешь, открой, говорит, в квартире газ, зажги спичку – и пламя тебя не тронет, выйди, говорит, на шоссе – и машины тебя объедут. Но в чем смысл? Ведь человек, который создал собственную философию, который живет не просто так, а руководствуясь некими принципами, не может давать задания впустую, как это делала я. За каждым его желанием должно что-то скрываться, ведь он сам говорил: «Я столько над ними сидел, будет жаль, если они пропадут впустую». Должно быть что-то за этими печатными буквами, что он хотел довести, что-то гораздо более важное, чем слова на бумаге. Он дал мне домашнее задание, чтобы то, что он пытается до меня донести, было похоже на…

…урок?

Неужто?.. Неужели все так? Неужели и вправду эти желания были уроками? «Победить в конкурсе», «Выслушать того, кто все потерял», «Обмануть смерть». Какие выводы можно извлечь из этих миссий? Я кручу их так и этак, разглядываю под разными углами, пытаюсь рассмотреть в разрезе – и не вижу ничего, что можно было бы извлечь как мораль. Эти желания не имеют между собой ничего общего – кроме, пожалуй, того, что созданы одним ненормальным, вздумавшим перекроить все человечество. И тем не менее, в них кроется разгадка: его поведения, его участия в игре, может быть, даже разгадка смысла его жизни. Что же он там говорил? Ценность, свобода, живущий… К чему это меня приводит? К головной боли.

Светает. Как быстро пролетело время. Такое скоротечное, такое беспощадное и неумолимое, как топор палача, занесенный над головой приговоренного к смерти. Если я не отдохну сейчас хотя бы пару часов, из ушей пойдет дым.

Мне снится Егор Тихоныч, сидящий на берегу своего искусственного пруда. Он глядит в воду, а мимо него проходят дни, пробегают месяцы, летят годы; он становится все тоньше и суше, и под конец, когда время искажает пространство световыми пятнами, он легко, как листок, опадает в воду и мерно раскачивается на волнах среди опавшей листвы.

Резко просыпаюсь и, не успев сообразить, собираюсь в Пятничное.

– Как вам здесь не жарко? Здесь ведь даже зонтика нет, – я со стоном прикрываю макушку сумкой и падаю на камни.

– От жары страдают только слабаки, – последовал высокомерный ответ.

– И добрая половина земного населения. Нет, серьезно, почему здесь даже пляжного зонтика нет?.. Хотя… Я вижу там что-то, что подозрительно напоминает куски каркаса с насаженными на него лоскутьями. Вы его содрали?

– Он был здесь лишний. И ты лишняя.

– Вы в своем репертуаре. Почему вы не работаете? Все постояльцы сейчас что-то шьют, или столярничают, или пропалывают грядки, а вы здесь прохлаждаетесь. Пардон, ожаряетесь.

– А почему ты, вместо того, чтобы работать, продолжаешь доставать старика?

На одно мгновение, куда более краткое, чем удар сердца, и более глухое, чем вакуум, я вспоминаю Сергея.

– У меня отпуск. Не могла же я вас не навестить.

– Надеюсь, он скоро закончится.

– Не надейтесь. Он длится два месяца.

И в этот момент Егор Тихоныч цепенеет. Он бросает на меня быстрый колючий взгляд, и тут же отводит глаза, но я успеваю понять, что чем-то его задела.

– Ты, стало быть, учитель? – откашлявшись, говорит он.

– Почему вы спрашиваете?

– Ты же задаешь тысячи никчемных вопросов, девчонка, неужели так сложно самой ответить на один?

– Не сложно. Да, я учитель.

– Где?

– В колледже. Если быть точнее, то я не учитель, а преподаватель.

Это был промах – или нет? Егор Тихоныч мгновенно теряет ко мне интерес. Он сидит в той же позе, как раньше, но сейчас воображение пририсовало ему шипы, прорвавшиеся из его тела сквозь ткань выцветшей рубашки: два из шеи, три из плеч, два под лопатками. Их можно потрогать, если ты самоубийца.

– Кто-то из ваших знакомых преподавал в школе?

– С чего ты взяла?

– С вашей реакции.

– А что с ней не так?

– Вы напряглись, когда назвала свою профессию, и расслабились, когда назвала место работы. Отсюда выводы.

– Хреновые у тебя выводы.

– Значит, они неверны?

Он молчит, и отсюда я делаю еще один вывод – я права.

– Если не хотите, можете не рассказывать.

– Так я и не рассказываю.

– А если хотите, то я всегда готова вас выслушать.

Он хмыкает, и я расцениваю это как знак некоей расположенности.

– Ты назойливее осенней мухи.

– Вы первый, кто мне это говорит.

– И тебя это как будто радует.

– Скажем так, раньше я назойливостью не отличалась, а сейчас я наслаждаюсь ею как могу. Вы ведь не собираетесь топиться, верно?

Он изумленно глядит на меня, а потом заливается смехом.

–Если это твоя обычная манера поведения, я сочувствую твоим ученикам.

Жму плечами.

– Они вроде не жалуются.

– Тебе просто до смерти нужна моя история, да?

– История? Я уже успела про нее забыть. Хотя, не скрою, сейчас во мне говорит скорей упрямство, нежели любопытство. Я ее из вас вытащу.

Сама не ожидала от себя таких слов, но сказала – и не жалею, будто с новой стороны себя открыла.

– Вижу, мой совет пошел тебе на пользу.

– Все может быть. Скажите, вы когда-нибудь думали о смерти?

– Каждый день.