Рыбка в клетке

– И в каком ключе? Как вы ее себе представляете?

– Тупой жадной старухой с пропастью вместо желудка. Как моя жена, чтоб земля ей была пухом.

– Вы не боитесь умирать?

– Нет.

– Почему?

– Потому что.

– Это не ответ.

– А это и не вопрос был. Я поторопился, как была идиоткой, так ею и осталась.

– Скажите, а если бы кто-то сказал вам рискнуть своей жизнью за просто так, вы бы рискнули?

– Совсем с катушек съехала?

– Значит, нет?

– А ты как думаешь? Сама бы рискнула?

– В том-то и проблема. Ну, мне пора. А зонтик все-таки установите, все равно кроме вас сюда никто не приходит.

Сразу за главным корпусом я наткнулась на Александру, учредительницу дома. Я бы избежала этой встречи, если б могла, но она уже замечает меня, снимает грязные перчатки и улыбается, утирая со лба пот. В светлых волосах играет солнце, оно озаряет ее фигуру, и на секунду она словно картинка из сентиментального кадра, где добро побеждает зло и главная героиня влюбленно смотрит на героя.

– Вы от Егор Тихоныча? Кажется, вы нашли с ним общий язык.

– Вот именно, что кажется. Чтобы пробить его, нужен танк, не меньше.

– А все-таки вам это удалось. Он радуется, когда вы его навещаете.

– Это была очень красивая ложь.

Она смущенно смеется.

– И тем не менее это так. Он даже с собственным зятем не разговаривает столько, сколько с вами, хотя тот приезжает куда чаще, чем родные дети остальных постояльцев. Он и сегодня приезжал, вы с ним разминулись буквально на полчаса.

– И хорошо, что разминулась. Как бы я объяснила, что приезжаю поболтать с совершенно чужим мне человеком, которому, к тому же, доставляет удовольствие сравнивать меня с землей?

– Что нашли родственную душу?

– Три ха-ха.

– Их было два.

– Вот сейчас вы вылитый Егор Тихоныч. А почему его зять навещает, а не дочь? Она что, работает?

– Она погибла три года назад.

– Я не знала… Так вот почему… Скажите, она была учительницей?

– Простите, не думаю, что я имею право рассказывать вам об этом. Прежняя жизнь постояльцев – их личное дело, и здесь мы уважаем желания рассказывать о своих родных или не делиться ими ни с кем.

– Я понимаю, простите за любопытство.

Она провожает меня до самой остановки, сажает в автобус и машет мне на прощанье рукой так, будто провожает кого-то небезразличного. Странная женщина.

Мне всегда нравились сосны. Не так, как например, «Ой, какая красота, давай здесь сфоткаемся», а как-то по-особенному, по-тихому и по-душевному. Когда я оказываюсь в многолетнем хвойном лесу, воображаю себя огромной букашкой и балдею от счастья. Это что-то бесконтрольное и беззаветное. Пройтись по сосновому лесу для меня все равно, что истязаться веником в бане, тело становится чистым и бодрым. И мелькающие за окном светло-коричневые стволы вводят меня в гипнотический транс. Я вдавливаюсь лицом в стекло и скольжу, скольжу, скольжу глазами по бесконечному ряду неспящих деревьев, и проникаюсь их жизнью, вижу мир с их точки зрения, в которой люди – муравьи, не больше. И, ввергнув себя в транс, я вижу течения их жизни со стороны.

За сотни или тысячи километров от меня спешит на курсы Майя. На улице духота, на ней – глухое строгое платье с маленьким вырезом на бедре. Она заправляет прядь за ухо и быстро, совсем не женственно шагает по переходу, прижимая к себе сумку и не реагируя на просьбы о милостыне. Читает медицинский справочник Паша. Расслабленное тело чуть заметно покачивается в такт движения поезда, на полу – повидавшая виды спортивная сумка. На нем старая, чистая футболка, камуфляжные штаны и берцы, на шее – серебряный крестик на черной веревке; книга в его руках выглядит трогательно маленькой и хрупкой. Вокруг него – пустая зона. В университетском дворе устало улыбается Валерий, пойманный после консультации студентами. Они облепили его тесным кольцом, и он, вежливый до конца, терпеливо и кротко отвечает на вопросы, поглядывая на часы, чтобы успеть забрать Мишу из детского сада. В прохладном кабинете перебирает бумаги Ляля. Отодвигает от себя проверенную стопку и откладывает ее на край стола. Несколько верхних листов резко взлетают, попав под перемолотый воздух настольного вентилятора, и рассыпаются по полу. На скамейке, обмахиваясь газетой, сидит мужчина с маленькой головой и большим животом. На нем та же рубашка и те же твидовые брюки, что были во время нашей встречи, но теперь ему не до ужина – он обильно потеет, и энтузиазма в нем на ложечку. Сумасшедше стучит по клавишам Sамаритянин. Он одет в майку-алкоголичку и треники, справа от компьютера – огромная чашка с застывшим, покрытым пленкой чаем. Пальцы с неровными ногтями рассылают по сети килобайты возмущения, баламутя и без того взбаламученные массы. По лестнице тяжело поднимается Сергей. Я обхожу его со спины, чтобы увидеть лицо – и он впервые передо мной такой: не ухмыляющийся, не возвышающийся, не лукавый. Не демон, а человек. Он вставляет ключ в замочную скважину, поворачивает его, открывает дверь и сообщает вглубь квартиры: «Я дома!». Дверь закрывается, и меня выталкивает.

– Конечная!