Рыбы не знают своих детей

Юлюс первым забрался в кузов грузовика, подал мне руку. Задний борт машины был откинут, и наши ребята уже втолкнули в кузов конец транспортера. Проверили, прочно ли стал, потом включили на холостой ход, и все мы уставились на бесконечное скольжение ленты. Затем наши грузчики по трапу взошли на палубу баржи, со всех сторон окружили открытый люк трюма, и работа закипела. Побрякивая да позвякивая, по-утиному раскачиваясь, переваливаясь с боку на бок, ящики «Самбека» ползли по живой ленте транспортера к нам с Юлюсом, а мы ставили их в кузов, выстраивая ровными рядами. Подплывает к тебе ящик, подхватываешь его с транспортера, тащишь в противоположный конец кузова, ставишь на пол, возвращаешься и встречаешь следующий ящик с перезвоном внутри. Работа как работа. Так мы соорудили первую шеренгу в четыре яруса, а потом что-то стряслось — то ли лента транспортера разогналась, то ли из трюма стали чаще подавать, но ящики так и летели на нас один за другим, бренча и перестукиваясь, только успевай принимать. Мы уже не ходили, как люди, а бегом носились по кузову, не зная роздыха. Некогда было голову повернуть и как следует приглядеться — что же это такое, в чем дело? Сгорбившись, мы метались, как в каком-то бешеном танце, боясь прозевать хотя бы один ящик — не успеешь подхватить, он съедет с транспортера, грохнется о металлическое дно кузова и разобьется вдребезги. Пот хлестал ручьями, заливал глаза, в голове мутилось от этой дьявольской карусели, и я словно издалека, откуда-то из-под земли расслышал, как Юлюс сказал, что этот проклятый ящик спирта нам боком выйдет, что Иннокентий, черт рогатый, теперь-то и отыграется. Как бы то ни было, а полный кузов мы загрузили, и машина тихим ходом двинулась по лиственничному настилу в гору. Только мы присели отдышаться, не успели ни пот стереть, ни словом переброситься, как подкатил другой грузовик. И как только шофер откинул задний борт, как только мы забрались в кузов, транспортер заработал. И опять пошла несусветная беготня вперед-назад, вперед да назад… Я работал грузчиком четвертую неделю. Чего только не случалось при выгрузке каравана, но такой изнуряющей, такой потогонной работы я еще не пробовал. А больше от издевательства устаешь — сам себе кажешься мизерным винтиком, который крутится по чьей-то чужой воле, или неудачником, которого каждый шпыняет как ему угодно… И это обидное, с нескрываемым презрением — «эй, интеллигент!». Что ж, не такой уж редкий и сногсшибательный случай, если разобраться. Явление довольно распространенное и весьма живучее. Интересно только, когда оно зародилось. В антагонистическом классовом обществе или все-таки позже? Так или иначе, но в эпоху Всеобуча что-то многовато таких нечутких и, я бы сказал, нахальных личностей проживает на наших географических широтах. Зачем горячиться, зачем портить себе нервы, если их достаточно ловко портят другие? Наши ошибки — наши резервы. Так бы и относиться, и радоваться бы, что у нас такие нескончаемые, просто неисчерпаемые резервы. Так-то, почтеннейший интеллигент, и следует относиться к этому делу, а не заливаться краской, как гимназистка при виде зеленого огурчика…

У меня свалилась с руки брезентовая рукавица, и лента транспортера отшвырнула ее куда-то под колеса. Голая ладонь в единый миг покрылась занозами от шершавых планок, из которых были сколочены ящики «Самбека». Интересно, кто там у них мастерит эти ящики? По-моему, я краем уха слышал, будто в той стране обязательное высшее образование… Кто бы ни мастерил, а мог бы хоть чуточку пообтесать. Видимо, недосуг, небось они там тоже вертятся, как я и Юлюс с их проклятым «Самбеком». Пока жив, ни капли этой мерзости в рот не возьму. Хоть и подыхать буду от жажды…

Мы справились со вторым грузовиком. Юлюс похлопал меня по плечу, но от его похвалы мне легче не стало. Даже, может, наоборот. Да и сам он был похож на выуженного из речки окуня: весь мокрый, сочащийся, ртом хватает воздух, никак не отдышится.

— Пошли, — сказал он и слизнул ползущий в рот ручеек пота. Я не знал, куда он меня ведет, но послушно потащился следом. Такой у нас был уговор: и здесь, и в тайге я слепо повинуюсь любому его приказанию, слушаюсь каждого слова. Надо сказать, что покорность не раз спасала меня от неприятностей. А в конце концов, выбора у меня не было. В первый же день, как только мы встретились, он сказал, что возьмет меня в тайгу только после того, как я с месяц поработаю на выгрузке каравана. «Это еще зачем?» — спросил я, а он ответил, что сотня-другая никогда не помешает. За эти три недели я успел заметить, что дело вовсе не в сотнях, хотя заработки здесь поистине сказочные: за неполный месяц я зашиб чуть не полтыщи.

Мы поднялись по шаткому трапу на баржу. Юлюс разыскал бригадира и отвел его в сторонку. Я постарался держаться поближе к ним и расслышал, как Юлюс сказал:

— Если вы, Иннокентий Сидорович, и дальше будете вести себя так по-свински, я вам тоже подложу крупную свинью.

— Какую же это свинью вы можете мне подложить, Юлюс Миколаевич?