Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

На окраине Берлина
Кладбище есть Доротеи:
В жёлтый пласт иссохшей глины
Там зарыты две Идеи.

У ограды дремлет пихта,

Повилика вьёт свой стебель.
Под квадратным камнем – Фихте,
Под овальным камнем – Гегель.

Мысль: «Разумно всё, что было».

Мысль: «Бог – нравственный порядок»:
Только это и не сгнило
Средь истлевших здесь загадок.

Крест – лишь книжная заметка:

До креста был мозг прочитан.
Отблистав огнём кометы.
Там, меж ноуменов, раскрыт он.

Фихте дерзко к синей крыше

Взмыл. Но Гегель рос спиралью…
Поиграть им дали далью,
А потом сказали: тише.

Смерть игрушки душ сломала:

«Я» – «не я», «закон» – «свободу».
Меж крестов цветёт устало
Непонятная Природа.

Всюду – в пыльных иглах пихты,

В дёрне мысль Её таится:
«Отпусти меня, как их, Ты,
В сумрак, Боже, возвратиться».

Berlin

Череп Канта

…долихоцефалической формы, несколько выше средней ёмкости…

Антропология

Из футляра костяного
Смертью вынут сложный мир,
И Ничто глядится снова
Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок

Мысль ушла. Осталась быль.
Череп длинен, жёлт и гладок;
В щелях швов осела пыль.

Есть легенда: в этой тесной

Узкой келье в два окна
Десять лет жила безвестно
Явь, скрываясь в мире сна.

Что её из «Царства Целей»

Завлекло к земле, на дно?
В номер скромного отеля
(Тот ли, этот – всё равно)? —

Трансцендентные просторы

На «пространство» променяв,
В серых схемах a priori
Здесь ждала свобода – явь.

Всё, что было, – стало Былью.

Книги полны странных слов, —
Череп пуст, – и серой пылью
Время входит в щели швов.

После чтения Шопенгауэра

Нанизались перлы-слёзы

На златую нитку рифмы

И из кузницы искусства

Драгоценной пенью вышли.

Г. Гейне

Вижу я, как мудрый кто-то,
Оборвав нить рифмы зыбкой,
На стальные стержни счётов
Нижет жемчуг слёз с улыбкой.

Прикасаясь к дрожи пальцев

И скользя по строкам розы.
В звон алмаза – стон страдальцев
Превращают тотчас слёзы.

Всё: крик раненого зверя

И укрытый вздох печали
(Вглубь и вширь их боль измеря)
Чудо-счёты сосчитали;

Хруст растоптанных былинок.

Вопль: «Лама Савахвани[148]» —
Всё скольжением слезинок.
Перезвоном их сочли.

Только кое-где улыбки.

Точно поросль чахлых роз.
Полукругом стебель гибкий
Отражают в море слёз.

На текущем слёзном счёте

Каждый крик – и стон – и вздох.
Подводя итог работе.
Мудрый шепчет: «Мир наш плох»[149].

Гартман

…и ропщет мыслящий тростник…

Ф. Тютчев