Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

И тут же у всех на глазах меняется человек. Несколько сдержанный, даже скованный в незнакомой компании гость вдруг вспыхивает, сыплет каламбуры и шутки, вскакивает, что-то изображает, бросается к фортепьяно, играет, поёт, наконец взгромождается даже на шкаф с полотенцем вместо чалмы вокруг головы, поджав ноги, представляя чёрт знает кого, а она следит за ним восторженными глазами, и у неё сияет лицо.

Таким образом, нет ничего удивительного, что двое обречённых на душевное одиночество, тотчас озарённые взаимной симпатией, необычайно похожих друг на друга людей начинают встречаться потихоньку от всех, но, как всегда у него, без каких бы то ни было тайн от жены. Елена Сергеевна запросто бывает на Большой Пироговской. У неё завязываются приятельские отношения с Любовью Евгеньевной. Чувства Михаила Афанасьевича, обстоятельствами зажатого в стальные тиски, дома, по всему видно, не находящего ни сильной, ни даже самой слабой поддержки, тем более какого-нибудь понимания, поскольку Любаша автолюбителями и конниками занимается больше, чем им, развиваются бурно, нарастая, как горный обвал. Между ними возникают близкие, но тайные отношения, причём вновь любовь налетает как убийца из переулка, и поражает как молния, как финский нож. Но уже прибавляется кое-что новое, с её стороны:

“Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давно, не зная друг друга, никогда не видя...”

А если внимательно приглядеться, то с его стороны пробивается на свет божий знаменательное предчувствие: это она!!! В этой неопределившейся женщине он прозревает необыкновенное существо. Он страшится ошибки, наученный опытом, этого его состояния нельзя не понять. Он в ужасной тревоге живёт. Однако он весь озарён. Любовь подхватывает его к себе на крыло. Вдохновенно, стремительно, в лихорадочной спешке переписывается отложенный было роман и, возможно, уже в это труднейшее и прекрасное время диктуется целиком на машинку, во всяком случае Любовь Евгеньевна, старая женщина, впоследствии скажет, что машинописную рукопись помнит, что такая была.

Наконец он решается всего себя открыть перед ней, всего, без остатка, до самого дна, то есть, что вам, мой читатель, всего важнее понять, решается рассказать о романе, потому что каждый замысел автора — это святыня, к которой прикасаться посторонним нельзя. Это важнейшее в его жизни событие выпадает на май, событие, я не ошибся. Поскольку в свои замыслы он посвящает только ближайших, единственно тех, кто душевно близок к нему, кто способен понять, а она понимает, она ближе всех, в это ужасно хочется верить.

Талантливый режиссёр, он подбирает достойные декорации. В тесных загаженных переулках уже клубятся поздние сумерки. Они быстро идут и внезапно выходят к Патриаршим прудам. Вода пруда тревожно блестит. Под деревьями непроглядная чернота, равно благоприятная для убийц и влюблённых. Они опускаются на скамью и долго молчат о своём. Над вершинами деревьев всплывает луна. Он долго смотрит на жёлтый тревожащий диск и внезапно хриплым шёпотом говорит:

   — Представь, сидят на скамейке, как мы сейчас, два литератора...

И уже остановиться не может, и говорит, говорит, пока не посвящает её во все трудности и во все тонкости своего поистине грандиозного замысла.

Она в восхищении.

В окрестных кустах гремят соловьи.

Он так же внезапно встаёт, как начал рассказ, берёт её под руку и куда-то ведёт, петляя по переулкам, полным призрачного холодного света посеребрённой луны и угрожающей тьмы. Покорная идя рядом с ним, она всё спрашивает его иногда, куда он ведёт. В ответ он только прикладывает указательный палец к губам и шипит:

   — Тссс...

И приводит в какую-то странную комнату, тоже вблизи Патриарших прудов. В комнате не менее странный старик с белейшей бородой и в поддёвке, с ним молодой. Стол уже гостеприимно накрыт. В камине пылает огонь. Они ужинают красной рыбой, свежайшей икрой. Она догадывается по каким-то отрывочным фразам, что старик ссыльный, пробирается через Астрахань, едет куда-то. Вдруг старик обращается к ней:

   — Вас можно поцеловать?

Она молча кивает ему. Старик целует, заглядывает в глаза ей, говорит:

   — Ведьма.

Это странное слово ужасно нравится ей, а Михаил Афанасьевич в изумлении восклицает негромко, точно говорит про себя:

   — Как он угадал!

В самом деле, она странная, непостижимая женщина. Ей живётся великолепно. Она искренне любит своего красивого, благородного мужа. У неё лучшая квартира в недавно специально для высших военных отстроенном доме по Большому Ржевскому переулку. Дом её, разумеется, полная чаша, поскольку её муж входит в состав тех пятнадцати-двадцати тысяч большевиков, для которых уже начинается коммунизм. Она решительно избавлена от всех, таких унизительных, житейских забот и хлопот. Она по своему усмотрению может распоряжаться собой, прогуливаться, читать, посещать вернисажи, премьеры, портних. Однако в этом благополучии и довольстве ей жить тяжело. Душа тоскует и мечется. Фантазия тревожит её. Она то и дело твердит: