Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Он обнаруживает, что возвратился в какой-то другой, незнакомый, чуть не враждебный театр, какого он прежде не знал. Какой там к чёрту единственный в мире! Какая там, к чёртовой матери, слава страны! В отсутствие Станиславского Художественный театр решительно переводит стрелки и на всех парах мчится по грохочущим путям современности. На афишу невозможно глядеть. Какие там, к чёрту, Эсхил, Шекспир, Бомарше! Грязь и вонь источает афиша. На сцену валят валом ударные стройки, колхозы, борьба с кулаком, точно прежде благородная сцена превращается в штатное отделение НКВД. Спектакли делают наспех. Десятилетия академичный, медлительный, обстоятельный Художественный театр становится театром импровизации, каким Михаил Афанасьевич полюбил театр с гимназических лет, когда еженедельно гремели премьеры. Однако какие тут к чёрту импровизации. Старые заслуженные актёры, прикипевшие к кропотливой шлифовке, постыдно слабы, чуть не бессильны в импровизации, у всех на глазах понапрасну растрачивают своё мастерство, точно и не были никогда мастерами. Дирекция в спешном порядке набирает в громадных количествах зелёную молодёжь, не успевшую научиться решительно ничему. К тому же той же дирекцией репертуар забивается такой сценически беспомощной дрянью, что импровизировать нечего, нечего просто играть, хоть над каждым спектаклем корпи по сто лет. Натурально, всё слетает с винта, уже не склоки, не дрязги идут, чем, к несчастью, всякий театр богат во все времена, уже обстановка в театре пахнет междоусобной войной. Где ему прижиться в этом новом театре, когда душа его жаждет тишины и покоя, да и нервы после испытаний страшного года совершенно не те.

Со всех сторон тоже пусто, темно, навстречу нигде не брезжит ни огонька, а если что и забрезжит откуда-нибудь, так тут же и гаснет, как угасла надежда на пьесу о событиях мрачного пятого года.

Так забрезживает вдруг опять в Ленинграде. Там тернистый путь к вечной прелестнице-славе начинает Красный театр. Всего две пьесы с неизменным успехом идут: “Темп” и “Фронт”, а больше в репертуаре хоть шаром покати, не попадается под руку ничего, некого даже просить, если желаешь приличное что-то иметь. И вот когда окончательно утвердилось, что просить действительно некого, в молодых умах всплывает блистательное имя Михаила Булгакова, и новую пьесу единогласно постановляют просить у него.

“Нужна была смелость и настоящее понимание, вера в значительность и своеобразие огромного таланта Булгакова, чтобы взять на себя ответственность за обращение к нему, заказ пьесы и выплату максимального аванса. Надо сказать, что ответственные за всё это — художественный руководитель и директор театра — радовались возможности хоть немного поддержать Булгакова в трудное для него время и, конечно, надеялись получить талантливую, интересную пьесу...”

Да, приходится констатировать, что это не Художественный театр, умудрившийся содрать с безработного автора аванс за непоставленный “Бег”. Эти, из Ленинграда, оказываются и смелей и щедрей. Вопрос только в том, до какой их смелости хватит черты. А пока в Москву командируется Екатерина Михайловна Шереметьева, завлит. Екатерина Михайловна припоминает впоследствии, что командировка падает на конец сентября. Бабьё лето. Погода тёплая, ясная. После долгих колебаний, что сказать, что ответит и какой человек, она звонит от московской подруги. Отвечают с нетерпением и раздражённо:

   — Слушаю вас!

Она отчего-то сразу робеет:

   — Михаил Афанасьевич?

Иронически-вежливо отзывается баритон:

   — Так точно, Михаил Афанасьевич.

Она долго и путано объясняет, кто такая, откуда, по какому делу командировали её. Он некоторое время молчит, ожидая, что она куда-то его пригласит, где бы они могли обсудить предложение, однако она упорно молчит, тогда он с недоумением обращается к ней:

   — Вероятно, нам надо встретиться?

   — Да, конечно, когда вам удобно?

   — Нет, это когда вам и где вам удобно?

   — Главная цель моей командировки — встретиться с вами, так что, когда вы можете...

   — Хоть сейчас! Прикажете явиться? Или ждать вас?

Она торопливо бормочет, что остановилась у Красных ворот, выдавливает из себя адрес подруги, приглашает к себе. Он появляется через сорок минут.

“По-разному описывают его внешность, мне помнится очень гармонично созданный природой человек — стройный, широкоплечий, выше среднего роста. Светлые волосы зачёсаны назад, высокий лоб, серо-голубые глаза, хорошее, мужественное, выразительное лицо, привлекающее внимание. Когда он вошёл, сквозь сдержанную приветливость хорошо воспитанного человека мне почувствовалась настороженность...”

Он поводит как-то особенно головой и говорит:

   — Давайте проверим, так ли я понял вас.

И принимается нудным голосом излагать, как обыкновенно читают поставленные большевиками директора и редакторы перед тем, как объегорить интеллигентного автора, то есть подписать договор: