Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

“Дорогие друзья! В 12 часов ночи буду пить с такими пожеланиями на 34-й год: чтобы все начатые постановки поддержали бодрое, творческое настроение наших работников и стали гордостью театра, чтобы в 34-м году пришли такие пьесы, которые дали бы чудесную работу всем нашим силам, чтобы страна наша, по взятому нашим вождём курсу, богатела новыми достижениями, чтобы не нарушался необходимый нам мир, чтобы условия нашей жизни продолжали улучшаться и чтобы все мы были здоровы!..”

И ведь решительно никто не приказывал непременно писать о вожде, так, увлекается от души, волнуется сам. Неизвестно, обращают ли внимание на это обстоятельство видавшие виды актёры. Известно, что читают послание на доске объявлений и расходятся по домам. А ставиться в новом года будут “Чайка”, “Гроза” и дерьмовая комедия проходимца Киршона, причём проходимец Киршон своей дерьмовой комедии выбивает первую очередь. Вот и спрашивается: как только не стыдно людям такого сорта послания составлять?

Михаил Афанасьевич приглашает к праздничному столу своих немногих обычных гостей: Калужские, причём Бокшанскую он уже едва может терпеть, Леонтьевы, Арендты, которые от него весьма далеки, однако нельзя же Елену Сергеевну без компании на Новый год оставлять. Читает им самим сочинённые праздничные стишки, в которых всё говорится абсолютно прилично, но требуются иные, вполне определённые рифмы. Леонтьев и Калужский едва не помирают от смеха.

3 января появляются два журналиста: американский Лайонс и наш Жуховицкий, скользкий, малопривлекательный тип, которого Михаил Афанасьевич по каким-то непонятным причинам вынужден у себя принимать. Оба как-то странно лезут в чужие дела, настаивают, чтобы он порвал отношения с известным, очень престижным издательством Фишер-Ферлаг. Во время ужина Жуховицкий вдруг лезет с советом, который уже начинает надоедать:

   — Не то вы делаете, Михаил Афанасьевич, не то! Вам бы надо с бригадой на какой-нибудь завод или на Беломорский канал. Взяли бы с собой таких молодцов, которые всё равно не могут писать, зато они бы ваши чемоданы носили.

Ну, этого-то явным образом подослали, тип, только вот кто на этот-то раз искушает его? Подождут, подождут! И он говорит:

   — Я не то что на Беломорский канал, а в Малаховку не поеду, так я устал.

Устал?

На другой день он продолжает роман. Маргарита встречается с Воландом. Пока что нет знаменитого бала, а есть написанный сочнейшими красками шабаш, на который громадные силы нужны, таких красок, поверьте, усталый человек нипочём в себе не найдёт. Маргарита просит:

   — Верни мне моего любовника.

Что-то всё-таки не клеится у него. Через несколько дней он возвращается к пьесе, размечает сцену за сценой. Видимо, договор с Ленинградским театром к этому времени аннулируется. Во всяком случае, когда Елена Сергеевна неожиданно спрашивает, в какой пойдёт пьеса театр, он отвечает мрачно, но так, как будто это разумеется само собой:

   — С моей фамилией никуда не возьмут, даже если получится хорошо.

Нервы у него не выдерживают. Мечется он. Хватается то за одно, то за другое. От пьесы перебрасывается снова к роману. Пишет до конца января. Стремительно рождаются намеченные осенью главы, с 17-й по 21-ю: “Возвращение Степы”, “Выпуск Босого”, “Следствие у Иванушки”, “Бой с Воландом. Город горит. К вечеру самоубийство”, “Полёт. Понтий Пилат. Воскресенье”.

Тут какое-то странное совпадение настигает его. В ночь, когда он принимается писать о пожаре, в его собственной кухне вспыхивает настоящий пожар. Он бросается тушить уже яростно бушевавшее пламя. Это не удаётся. Кричит Елене Сергеевне, чтобы звонила пожарным. Однако в последний момент всё-таки сам побеждает коварный огонь.

Затем житейские хлопоты валятся подобно снежной лавине, бесцеремонно обрывая творческий труд. Елену Сергеевну укладывает в постель тяжелейшее воспаление лёгких, сопровождается, ясное дело, высоченной температурой. Строительство дома в Нащокинском переулке именно в этот момент подходит к концу. Настаёт драматический, волнующий миг: распределенье квартир. Михаил Афанасьевич отправляется на общее собрание пайщиков. Первым в списке ни с того ни с сего выкликают Бородкина. Он не выдерживает такого нахальства, тянет руку и задаёт вполне резонный вопрос:

   — Извините моё любопытство, что сделал товарищ, в чём его заслуги перед русской литературой?

Председатель кооператива писателей, тёртый калач, не смутившись нисколько, даёт разъяснение, что заслуги товарища велики, поскольку товарищ достал для кооператива семьдесят штук унитазов.

И уже он не владеет собой, и снова тянется его негодующая рука, и раздаётся его вежливый, язвительный голос:

   — Скажите, как он это сделал?

Только в этот момент председатель кооператива писателей, не принадлежащий явно, как и все председатели, к светилам ума, догадывается, в чём дело, и обрывает его:

   — Сядьте, товарищ Булгаков, ваша квартира номер 44.

И уже впредь никогда товарища Бородкина он спокойно видеть не может, оборачивается при встрече, долго глядит в крутую мужицкую спину, своим спутникам многозначительно говорит: