Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Какие-то кошмары переполняют страну, тоже похожие на скверно придуманную, совершенно невероятную пьесу. Судят зиновьевцев, причём судят неизвестно за что, поскольку судьи не обнаруживают за ними вины, однако отправляют всех в лагеря. Начинается поголовное выселение бывших, сначала из города на Неве, затем из Москвы, несколько десятков тысяч семейств, просто так, тоже без малейшей вины. Фантастические возникают дела, в вероятность которых ни под каким видом поверить нельзя. Группа филологов составляет обыкновенный, вполне заурядный немецко-русский словарь. Одна из сотрудниц получает плату на всех участников группы, расплачивается с ними, получает расписки, без чего никому никто денег не выдаёт. Заметают брата её, по обвинению в шпионаже в пользу Германии. При обыске обнаруживают расписки. По распискам заметают скромных, ни сном ни духом не виноватых учёных людей, предъявляют обвинение в шпионаже, слышать ничего не хотят и шлют голубчиков в лагеря. Один из неблизких знакомых переводит “Мещанина во дворянстве”, издаёт, присылает с дарственной надписью: “Глубокоуважаемому Михаилу Афанасьевичу на добрую память от переводчика”. Михаил Афанасьевич как ни в чём не бывало звонит, чтобы выразить энтузиасту свою сердечную благодарность, а того уже нет. Законы издаются один страшнее другого: все ближайшие родственники изменников родины высылаются в отдалённые районы страны, даже если с изменниками связей никаких не имеют сто лет, к уголовной ответственности разрешается привлекать детей с двенадцати лет, чего в мировом законодательстве было отродясь не слыхать. В победоносной партии всё ещё остервенелая чистка идёт. Из рядов исключён Енукидзе. Катится грязная волна покаяний: публично признаются ошибки, публично приносятся клятвы на верность.

А ведь он-то и бывший, и на подозрении, и дело на него лежит в ОГПУ, и по-прежнему его печатать нигде не велят, а если вдруг кто соблазнится, сунется к нему с предложением, а он, натурально, без промедления согласится, так непременно кончается тем, что рукопись возвращают без сопроводительного письма, точно в трамвае нашли, и он знает уже наперёд, что непременно больше не станут звонить и что рукопись, взявши, непременно вернут, не написав ни строки.

Как он выдерживает? Где набирается сил? Отвечать не берусь. Однако в каком-то потаённом источнике он эти силы находит. В вихре мерзостей, кошмаров, безумств он вдруг возвращается к Пушкину, и Елена Сергеевна тотчас в дневник:

“Миша продиктовал мне девятую картину — набережная Мойки. Трудная картина — зверски! Толпу надо показать, но, по-моему, он сделал очень здорово! Я так рада, что он опять вернулся к Пушкину. Это время, из-за мучительства у Станиславского с “Мольером”, он совершенно не мог диктовать. Но, по-видимому, мысли и образы всё время у него в голове раскладывались, потому что картина получилась убедительная и выполненная основательно”.

Может быть, непрестанная жизнь этих мыслей и образов и спасает его? Во всяком случае, мучительства его продолжаются. Через несколько дней после этой девятой картины вдруг ошеломляет известие: “Мольера” слушают на партийном собрании, причём приглашают и вполне беспартийного автора. Понятно, что замышляется какая-то пакость, поскольку от партсобраний ничего хорошего для себя он не ждёт, однако кто подстроил, зачем? Этого не удаётся узнать. Мамошин, парторг, как-то очень уклончиво говорит и при этом упорно не смотрит в глаза. Он наседает:

   — Чтобы в филиале играть?

   — Ну, что в филиале, это своим чередом. Мы доложим Константину Сергеевичу мнение партийной организации об этой пьесе, а там уже дело театра.

После этой чуши собачьей одно в голове: пьесу снимают, через партийную организацию, конечно, это верней. 30 марта отправляется на собрание, молча сидит и ничего не может понять. В своём вступительном слове скользкий Мамошин что-то крутит и вертит о том, что, мол, следует разобраться, что это за пьеса такая, почему не выходит. Вдруг объявляет несуразную вещь:

   — Мы должны помочь талантливому драматургу Булгакову делать шаги. Написана пьеса неплохо.

Это уж, дорогие сограждане, действительно чёрт знает что! Когда это слыхано, чтобы партийная организация бралась правому уклонисту Булгакову помогать? Кто приказал? И, главнейшее дело, конечно: в каком направлении, какие предлагается делать шаги?

После Мамошина говорят долго, говорят нудно, другими словами, партийное собрание во всей своей красоте. Затем удаляются все исполнители. Большевики остаются одни. Что-то ещё говорят, что составляет ужасный секрет. И кончается заседание абсолютно ничем. То ли сверху нажали, то ли под Станиславского какой-то паршивец копал, да докопаться не смог, то ли автора берут на прицел.