Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

“Намерены ли Вы ждать решения судьбы “Минина” или можно начать думать о другом сюжете уже теперь? Сюжет хочется такой, чтобы в нём пела и русская душевная боль, и русское до всего мира чуткое сердце, и русская философия жизни и смерти. Где будем искать: около Петра? В Радищеве, в Новгородских летописях (борьба с немцами и всякой прочей “нечистью”) или во Пскове? Мне давно вся русская история представляется как великая оборонная трагедия, от которой и происходит извечное русское тягло. Знаете ли Вы намётки Грибоедова о “1812 годе”, то есть наброски трагедии из этой эпохи? Тема, тоже давно меня манящая. Там так же личность ликвидируется тяглом. Конечно, бывали просветы (Новгород и Ганза, Пётр и Полтава, Александр I и Париж), когда наступала эра будто бы утех, право государства на отдых после борьбы за оборону, и отсюда ненадолго шло лёгкое раскрепощение личного сознания от государственного тягла, но и эти эпохи — мираж. Действительность с её лозунгом “всё на оборону”, иначе нам жить не дадут и обратят в Китай — вновь отрезвляла умы. Простите за косноязычные рассуждения, это всего лишь намётки для того, чтобы указать Вам, чего мне хочется. Трагедия жизни Пушкина, его “Медный всадник”, Иван IV, жертвующий Новгородом, Екатерина II, жертвующая своими симпатиями к французской вольтерьянской культуре, а затем и Радищевым, и Новиковым, Пётр, жертвующий Алексеем, Хмельницкий (Украиной в пользу Москвы) и т. д. и т. д. — всё это вариации одной и той же оборонной темы. Не отсюда ли идёт и на редкость странное, пренебрежительное отношение русского народа к жизни и смерти и неимоверная расточительность всех жизненных сил?..”

Михаил Афанасьевич так завален срочной служебной работой, что не имеет времени тотчас ответить на это замечательное, пробуждающее умственные и душевные силы письмо. В Большом театре повторяется та же осточертевшая издевательская история: требуют поправок и вставок в либретто о Минине. Приходится новую картину вводить, а тут ещё не отпускают “Записки покойника”, неумолимо растущие по ночам, и когда он читает главу за главой, понемногу расширяя круг достойных чтения слушателей, его приветствуют оглушительным хохотом. Ответить удаётся лишь в феврале, когда метель и тоска:

“Дорогой Борис Владимирович! Ко мне обратился молодой композитор Петунии и сказал, что хочет писать оперу о Петре, для которой просит меня делать либретто. Я ему ответил, что эта тема у меня давно уже в голове, что я намереваюсь её делать, но тут же сообщил, что Вы её уже упомянули в числе тех, среди которых ищете Вы, и что если Вы захотите осуществить Петра, я, конечно, буду писать либретто для Вас. Итак, желаете Петра или хотите остановиться на чём-нибудь другом, насчёт чего мы с Вами можем подумать?..”

Асафьев отвечает с той же стремительностью, с какой он пишет роман, на третий день, 16 февраля: “Петра обязательно со мной”, а также Хаджи Мурата и 1812 год.

Письмо доставляют с оказией в тот же самый день, когда газеты выходят в траурных рамках с извещением о смерти Орджоникидзе. Причиной преждевременной смерти объявляется разрыв сердца, однако все газеты в один голос вопят, что в действительности было убийство, что стального наркома доконали Пятаков и, конечно, троцкисты. Между тем просачивается и вырастает молва, что стальной-то нарком по доброй воле покончил с собой.

Михаил Афанасьевич для чего-то устремляется в Колонный зал, однако сначала не может попасть, поскольку к Колонному залу шествуют какие-то неисчислимые и возбуждённые толпы. Потом ему всё-таки удаётся попасть в группу Большого театра, которую любезно пропускают вне очереди. Народ течёт мимо гроба так густо, что ему не удаётся приблизиться, не удаётся почти ничего разглядеть, очень смутно он видит только большое лицо.

Идёт какая-то необъяснимая полоса. Постановку “Минина” поручают ему. Дирекция консультируется с ним непрерывно, поскольку дирекцию возглавляют довольно близкие люди. Он просит художника Дмитриева, с которым работал над “Мёртвыми душами”, писать декорации, торопит Асафьева заканчивать музыку. Его осаждают знакомые и незнакомые люди: просят прослушать отрывки из только что написанных пьес, точно все вдруг устремились в театр. Звонят от вахтанговцев, просят новую пьесу, на что он с раздражением отвечает, что после истории с “Мольером”, с “Иваном Васильевичем” и “Последними днями” для театра никогда не станет писать, точно замысел пьесы о товарище Сталине похоронен давно, закрыт навеем да. И в это же самое время в каком-то уже совершенно бешеном темпе завершает либретто “Чёрное море”, которое Елена Сергеевна считает удачей и на которое музыки никто не станет писать, несмотря на то обстоятельство, что имеется форменный, обеими сторонами подписанный договор.

Уже весь издерганный, он сообщает биографу 24 марта: